Страстотерпцы - Страница 135

135

— Батюшка! — глаза у Федосьи Прокопьевны блистали. — Прости грешницу! Не было ли тебе откровения, сколько нам терпеть?

Аввакум горой вздыбился.

— Ненамного тебя хватило, государынька! Радуйся, что терпишь. Господь в скотских яслях родился, умер на кресте — казнь позорнейшая. Верь, твои малые муки для кого-то тоже будут воскресением. Может, я и зломудрствую, но Господу нужны наши слёзы. Слезами праведников победит Исус Христос врага рода человеческого.

— Истинно так, батюшка!

Аввакум потянулся к вину, выпил чашу досуха.

— Чует сердце, приготовляет меня Господь к испытанию.

18

Сердце не обмануло Аввакума. На Тимофея и Мавру, 3 мая, явились за батькой стрельцы, отвели в Чудов монастырь. Поставили перед архимандритами — чудовским Иоакимом, спасским, ярославским Сергием.

— Радуйся, батька! — весело сказал Сергий. — Твой враг Никон низвергнут из сана, заключён в дальний монастырь.

— Был велик, стал мал — да перед Богом возрос, — ответил Аввакум.

— Неужто Никона пожалел?

— Тебя да себя жалею, да царя-батюшку.

Умное личико Иоакима опечалилось.

— Брат во Христе, будь милостив, не сокрушай наши сердца противоборством. Мы терпели твои неистовства, но вселенские патриархи суровы и непреклонны.

— Нашли непреклонных. Была бы у Никона казна царской вровень...

— Замолчи, Аввакум! — вскипел Сергий. — Подумал бы о себе. Если с Никоном обошлись хуже некуда, так с тобой церемониться не будут. Невелика шишка.

— Невелика! — согласился Аввакум. — Да вот не обойдёшь.

Иоаким пустился было в споры о троеперстии, но Сергий, послушав ссылки Аввакума на Стоглавый собор, на Максима Грека, на всех святоотеческих подвижников, достал из ларца новёхонькую, переплетённую в бархат книгу.

— Сё — «Жезл правления». Читай! — открыл заложенное место.

Аввакум посмотрел на первую страницу.

— Симеон Полоцкий. Не хочу такого чтения.

— Тогда слушай. — Поставил палец в строку, повёл медленно-медленно, выговаривая слова раздельно, а то и по слогам: — «Ныне же ново-явившимися отступники Никитою, Аввакумом, Лазарем, Феодором, Феоктистом, Спиридоном...»

— Спиридон Потёмкин да игумен Феоктист уж преставились.

— Не перебивай. Слушай, что написано: «... со-суе-мудре-ными пустынниками и прочими оттор-гнув-ши-ми-ся от единства Церкви и своя бого-нена-видимая бля-ди-ли-ща состав-ля-ющими и стро-ящими...»

— Архимандрит! Что ты по складам-то бредёшь! — изумился Аввакум.

— Я не бреду — вразумляю.

— Тёмен смысл.

— Ты слушай думая, а не хлопая. «Велия буря и нестерпимое волнение ударяет ныне на храмину Божественный Церкви через злохульныя уста Никитины...»

— Никита давно покаялся. Слабый, бедный человек.

— Молчи, Аввакум! Слушай! «Через злохульныя уста Никитины и его единомысленников: Лазаря-попа, Аввакума, Фёдора-диакона и прочих, кле-ве-щу-щих, яко несть предание святых отец, еже треми персты первыми крест святый на себе воображати православным людем».

— Знаю Симеона! Может, он и желает царю верой да правдой служить, но вера у него папёжская, а сам он пустой краснобай. Ишь ты! «Жезл правления»! Огреть бы этим жезлом сочинителя да колотить, покуда все бесы прочь не выскочат.

— Прекрати хаять добрых государственных людей! — сказал неодобрительно Иоаким. — Книгу возьми и прочитай. Порочить, не ведая, что написано, — скудоумно.

Аввакума отвезли на Пафнутьевское подворье, по-прежнему позволяя встречаться с духовными детьми, с родственниками.

Через десять дней снова повезли в Чудов монастырь. Во дворе батька встретил идущего из церкви Ордин-Нащокина. Боярин попросил благословения.

— Бог благословит, — сказал Аввакум, — Я протопоп, да расстриженный.

— Царь молится, чтоб ты снова был протопопом, — сказал боярин.

Аввакум вдруг быстро широко перекрестил всесильного ныне оберегателя большой царской печати.

— Да будут помыслы твои угодны Господу. Знаю, об устроении царства печёшься.

— Хочу много, да мало успеваю, — признался Ордин-Нащокин. — Ты ведь с Волги? Собираюсь завести на Волге большие корабли, большую торговлю. Коли дело сделается твоими молитвами — разбогатеет Русское государство.

Аввакум засмеялся:

— Ты, боярин, умён, а того не знаешь: богатство русских — нищие... На овец — волк, на лебедей — соколы, а на корабли твои — кто?

Ордин-Нащокина покоробило, поскучнел лицом, глаза стали чужие.

— Довольно России юродивых и оборванных. У нас — я в это верю — крестьянам по карману в соболях ходить, в жемчуге... Иисуса Христа тоже не в рубище на иконах пишут — в золотых ризах.

— Сначала наряди, боярин, душу в ризы да в соболя! Уж потом телеса прикрывай. Да смотри не забудь сообразить, кто до кораблей-то твоих охотник.

Разошлись. Один — за обряды дедовские стоять, другой — в приказ, о царской казне радеть.

19

Великий государь Алексей Михайлович приехал к Афанасию Лаврентьевичу поглядеть сад, уж больно много говорили в Москве о новом чуде.

Боярин успел надеть ради царя бледно-розовый шёлковый кафтан с лалами вместо пуговиц, шитый по вороту и рукавам розовым жемчугом. Спина у боярина прямая, поступь лёгкая. А ведь шестьдесят лет! Борис Иванович Морозов в шестьдесят лет выглядел древним старцем.

— Сад приехали смотреть, — сказал государь, чуть подвигая вперёд Алексея Алексеевича.

135