— Вы сами могли убедиться: мы пользуемся здесь всякою возможною свободой, какая только доступна в самодержавном правлении всемилостивейших государей наших и в особенности под державою благочестивого и всеми признанного набожнейшего ныне царствующего государя. А что касается до вашей свободы, имеющей быть ненарушимо и навеки сохранённой обще с нашими древними обычаями для блага не одних соседей ваших, но и для всего христианского мира, мы сами того желаем, как для вашей, так и для нашей собственной пользы.
Ордин-Нащокин замолчал, давая возможность великим послам переварить сказанное, выслушать главное со свежей головой.
— Вот почему его царское величество, — Афанасий Лаврентьевич сделал ещё одну паузу, — разумно и безобидно предлагает через меня размышлению вашему, какая могла бы последовать слава всем славянским племенам, если бы отрок сей, предстоящий ныне перед вами, отличающийся уже похвальными наклонностями не по летам, предлагаем бы был вашим королём к избранию его королевским наследником через свободную подачу голосов.
Предложение не было новостью для поляков. Ещё в 1656 году, когда Алексею Алексеевичу двух лет не исполнилось, королева Мария, жена Яна Казимира, сватала за него свою племянницу.
Послы выказывали восхищение даровитостью царевича, но полномочий говорить о наследнике Яну Казимиру у них не было. Ордин-Нащокин понимал это и всё же на последнем отпускном приёме у царя снова обратился к великим послам с зажигательной речью. Назвал Алексея Алексеевича бесценным сокровищем, дражайшей светлостью и просил возвестить королевскому величеству следующее:
— Если, по смерти королевской, государство ваше будет просить себе в короли которого-нибудь из царевичей, то великий государь Божией воле противен не будет.
Послы, получившие очень хорошее «жалованье» от царя, обещали «выхвалять и прославлять Алексея Алексеевича сколько в них духа хватит».
Послам выдали сто пятьдесят тысяч рублей для выплаты шляхте — миллион без четверти злотых, — обещали выставить против татар и Дорошенко пять тысяч конницы, двадцать тысяч пехоты да сверх того нанести отвлекающий удар калмыцкой ордой и донскими казаками по Крыму. О возвращении Киева речь не заводили. Киев нужен царскому войску для борьбы с врагами короля, к тому же и срок договора не кончился.
Отпустив послов, Алексей Михайлович обнял сына.
— Не стану Бога гневить: счастлив я на царстве. Но Иисусе Христе Сыне Божий, да будет слава царствия Алексея Алексеевича вдвое! Да поклонятся ему все славянские племена и многие-многие иные.
Ордин-Нащокину сказал коротко:
— Утешил! Ты для меня, Афанасий Лаврентьевич, Божий дар.
На пророка Аввакума, 2 декабря, домчал Фёдор Акишев страстотерпцев Аввакума, Никифора, Лазаря да Епифания до Усть-Цильмы, большого села на Печоре.
Дивное дело! Ехали в просторы безымянные, в малолюдство, в страну снега и ночи — Господи, птиц, вороны какой давно уже не встречали, — но неведомо как, а люди наперёд знали: везут! Целыми сёлами выходили на поглядки, большинство же — получить благословение.
Акишев остановился передохнуть на околице, в доме стражи, но народ не поленился, вся Усть-Цильма пришла поклониться хранящим в себе истинную веру.
Сказал Аввакум пришедшим:
— Ныне день ангела моего, пророка Аввакума. Запечатлено от его слов в Святом Писании: «Доколе, Господи, я буду взывать, а Ты не слышишь, буду вопить к Тебе о насилии, и Ты не спасёшь? Для чего даёшь мне видеть злодейство и смотреть на бедствия?» Не о наших ли временах сие пророчество?
— Господи, Господи! — дружно соглашались устьцилемцы.
— Не к нам ли, грешным, прикладываются слова пророка: «Горе тебе, подающий ближнее твоему питьё с примесью злобы твоей и делаешь его пьяным, чтобы видеть срамоту его! Ты пресытился стыдом вместо славы; пей же и ты и показывай срамоту...»
И пошёл Аввакум в тесноту толпы, христосуясь с одними, возлагая руки на других и говоря со слезами:
— Сохраните святые книги свои! Не принимайте испорченного Символа Веры! Отрицайтесь от новых обрядов. — Слёзы замерзали на лице его, но он этого не чувствовал и выкрикивал, теряя голос: — Господом вас заклинаю! — будут вам обещать златые горы или грозить казнью — не променяйте истину на ложь. Храните себя от сатаны.
Пал на колени, и все опустились, творя вместе с ним Исусову молитву, одни стрельцы остались стоять.
Агишев, однако, позволил узникам принять подаяние, хлеб и рыбу, и поспешил продолжить путь по льду реки, торопясь в Пустозерск до грозных рождественских морозов.
Стоячими дымами, звёздами, дрожащими, как слёзы, встретил Пустозерск стрельцов и страстотерпцев.
Во тьме полярной ночи городка не разглядели. Избы, как стога, одна больше другой. В небе виноградной гроздью — сияние.
Страстотерпцев привезли к съезжей избе, втолкнули в ямщицкую. В углу тулупы, на лавке ведро воды.
Батька Никифор до того намаялся в пути, что и сидеть на лавке не мог, валился. Положили бедного на тулупы.
В комнату вошёл воевода — московский дворянин Иван Саввинович Неелов. Человек совсем ещё молодой, а потому смотрящий строго, непримиримо.
— Тюрьмы у нас нет! Будете в избах сидеть. По одному! За крепким тыном! — Выкрикнув сие, воевода ушёл, хлопнув дверью, но тотчас опять заглянул. — Я сам здесь года не живу. С 28 марта. — И опять дверью хлопнул.
Сидели час, другой... Стрельцы принесли четыре мешка.