Страстотерпцы - Страница 16

Протопоп прорекал наставительно, чтоб не больно-то римский выученик, знаменитость заезжая морду драл перед русскими людьми. Сразу ведь видно — второй Крижанич.

Однако в семью прилетел Аввакум на ангельских, на белых крыльях. Про Симеона думать забыл. Всё нутро, всякая жилка и кишочка тряслись в нём от великой радости. Такое ведь и не приснится! Царь к себе зовёт жить! Да ведь впрямь к себе! В Кремль, за высокую, за белую стену, где терема лучших людей царства.

— Батька, что-то ты сам на себя не похож, — всполошилась Анастасия Марковна, глядя, как молчит Петрович, как на стол-то локтем опёрся да голову на руку положил... — Батька, чего?

— Да чего? В Кремле просят жить.

— В Кремле?! — Марковна поглядела на печь, где сгрудились бабы-домочадицы.

— В Кремли-и?! — ужаснулась Фетинья.

Страх стоял и в глазах Анастасии Марковны.

— Дуры! — осерчал Аввакум — Природные дуры! Им говорят: в Кремль пожалуйте, — а они юбки замочили.

— Замочили, батюшка! — повинилась Фетинья, сделавшая лужу. — В Кремли-то, чай, царь живёт.

— А ну, живо собирайтесь, пока не прибил! — топнул ногою Аввакум.

— Не гневайся, батюшка, — выскочила проворная Агафья-черница, сдёргивая с окон свои занавески. — В единочасье уложим скарб-то!

А Марковна всё не могла в себя прийти:

— Из-под сибирской сосны да в кремлёвские палаты? Искушение, Господи...

17

— Братск и Нерчинск выдюжили, перетерпим и Кремль, — посмеивался Аввакум, вводя Анастасию Марковну в светлицу нового жилья.

— За что, батька, честь?

— Видать, за муки наши. Али не заслужили?

— Петрович! — тихонько, но строго осадила Анастасия Марковна.

— Да я что?! Дом, говорю, хороший. Государю спасибо.

— И государыне, — подсказал Фёдор-юродивый. — Великий государь рад тебе, протопопу, соломки настелить.

— Какой ещё соломки? — не понял Аввакум.

— Соломка горит хорошо, — засмеялся Фёдор.

— Чего болтаешь, спрашиваю?

— А чего не болтать? Язык без костей.

— Устраивайтесь, — махнул рукой Аввакум, достал из ларца Псалтирь, открыл, где открылось, прочитал: — «Господь сказал Мне: Ты Сын Мой. Я ныне родил Тебя, проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе. Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника».

Окинул взглядом высокий потолок, оконца рядком, лавки дубовые, дубовый стол.

— Палаты новые, а живы старыми молитвами. Намоленого наперёд не бывает. Украшение дому надобно.

Сказал сии загадочные слова и ушёл.

Воротился, когда уж все пообедали, не дождавшись хозяина. С великим шумом пожаловал.

Визг, будто собаку кнутом порют, рёв звериный, лязг железа. Люди кричат, протопоп кричит.

Фетинья от страха двери на засов, да умная Агафья-черница тут как тут. Оттолкнула глупую бабу, отворила двери, и вовремя. Батюшка протопоп уж на крыльце, с цепью в руках, а на цепи чудище косматое.

— Детей убери! — закричал Агафье да и повалился на неё, шарахнувшись: чудище изловчилось, схватило протопопа пастью за сапог. Иночица бесстрашно рванула цепь в сторону, Аввакум опамятовался, пособил. Так вот и втянули сидящего на гузне в дом, жующего сапог... человека, Господи.

— Крюк! — закричал протопоп выскочившим к нему навстречу Ивану и Прокопию. — Ищите, несите крюк, в стену вбейте... Да в углу, безмозглые! В углу!

Анастасия Марковна глядела на пришествие, опустивши руки. Агафья же, сообразив, помогла батюшке скинуть сапоги.

— Вот оно — спасение наше! — сказал Аввакум, отирая пот с лица. — Филипп-бешенный — украшение палат наших.

Иван с Прокопием продели кольцо цепи в крюк, крюк вколотили в стену.

— Меня тебе мало? — спросил Фёдор-юродивый главу семейства.

— Будь рад товарищу, — сказал Аввакум. — Принеси соломки, да гляди не кривляйся. Подумает, что дразнишься, да и съест тебя.

— Батька, коли бедный Филипп без разума, зачем же ты его привёл? — огорчилась Марковна.

— Чтоб мы с тобою не забывали о страждущих... Бог даст силы, выгоню из Филиппа беса.

— Ты бы поел, батька. Мы тебя не дождались. Уж вечерня скоро.

— Налей нам щец с Филиппом.

— В одну чашку?

— В одну... — сел на пол перед вздремнувшим несчастным.

Во цвете лет человек. Волосы — лён, но уж грязные не приведи Господи. Сплелись с бородою. Вши ходят, как муравьи в муравейнике, из-под ворота, по волосам, по бровям. Брови у переносицы как сломаны, вверх растут косицами. И на каждой волосиночке по вше. Губы в корках, треснувшие, кровоточащие.

— Батька, ты хоть отстранись! — попросила Марковна. — На тебя ведь переползут.

— Вот и почешемся в согласии, — сказал Аввакум, довольно улыбаясь пробудившемуся Филиппу. — Сейчас поесть нам принесут, а покуда прочитай Исусову молитву.

Филипп беззлобно рыкнул, но глаза отвёл, голову опустил.

— Не знаешь, что ли?

Филипп мотнул головой.

— Не знаешь? Тогда, брат, потрудись, поучи. Дело не трудное. Повторяй за мной. Молитва и осядет в голове. Ну, с Богом, милый! «Отче наш, иже еси на небесех...»

Филипп, глядя Аввакуму в лицо, приблизил львиную свою голову и клацнул белыми сильными зубами перед самым носом протопопа.

— Батюшка! — вскричала Фетинья.

Аввакум отшатнулся, встал, взглядом подозвал Ивана.

— Дай ремень.

Жиганул Филиппа по спине.

— А ну, повторяй за мною... «Отче наш, иже еси на небесех...»