Страстотерпцы - Страница 30

— Ты уж прости меня, — Малах положил ладонь наземь. — За всю жизнь мою единый раз побарствовал. Ты стоишь себе, красно, а мне лихо: без моих рук обошлось. Не наказывай, вели оброк с меня взять!

Заснул вдруг. Приснилось: идёт по облаку, борода расчёсана, рубаха новая, лапоточки и те скрипят. Идёт он по облакам и сеет. Золотом. Ярым золотом.

Проснулся, сел. Положил ладони перед собой... Диво! Сон уж соскочил, а ладонь всё ещё тяжесть золотых зёрен чует.

— С колоса — горстка, со снопа — мера, у нашего Тита богатое жито.

Послышался конский топ. Лупцуя коня пятками, мчался конюх Тришка.

— Дедка Малах, за тобой боярыня человека прислала. Велят шестёрку коней в Москву отогнать.

— Что же ты за мной на телеге не приехал?

— А ты садись, скачи, я за тобой вприпрыжку.

— Всё у тебя скоро, да не впрок! — сказал Малах, собираясь осерчать, а вместо того улыбнулся: уж больно хлеб хорош.

От такого золота русское царство в позолоте.

5

В Москве, сдавши лошадей конюхам Анны Ильиничны, Малах поехал к дочери, к Маняше. С гостинцем явился, привёз десятивёдерный бочонок солёных рыжиков.

Маняшин муж, иконописец Оружейной палаты, имел собственный дом на Варварке. Ребятишек у Маняши было уже четверо. Сыновья Малаха, Егор и Федот, поставили на дворе избушку, в ней и жили, но ели из общего котла.

Маняша батюшке уж так была рада, что и сама стала, как девочка. От батюшки Рыженькой пахло, привольем, соломою медовой, лошадьми, дёгтем... Хотелось, как в детстве, прижукнуться к тёплому батюшкиному боку и, выпросив, слушать сказку.

— Расскажи дитятям сказочку, — попросила Маняша, — побалуй внучат.

— Да они у тебя малы.

— Двое и впрямь малы, а двое смышлёны.

— Про что рассказать-то?

— Про молитву купца.

— Что за молитва?

— Как купец у одного мужика по дороге на ярмарку останавливался да деньги считал.

— И что же?

— Соблазнился мужик, хотел купца зарезать, а купец выпросил минутку: Богу помолиться.

— А мужик?

— Да ничего. Позволил. А тут, помнишь, в окно застучали: «Собирайся, мол, товарищ».

— Кто стучал-то? — удивился Малах.

— Да как же кто? Убийца струхнул, купец, не будь дурак, деньжонки подхватил и на двор. А там никого! Господь спас.

— Эко! — изумился Малах.

— Батюшка, ты же сам рассказывал...

— Эх, Маняша! Моя сказка вся, дальше сказывать нельзя. Сама не ленись красным словом детишек радовать.

Егор и Федот водили отца в мастерскую, показывали, чему научились. Федот трудился в ту пору над братиной. Вырезал на чаше дивных птиц, женоликих, венчанных царскими коронами. У чернёных крылья были сложены, а у позлащённых раскрыты, изумляли узорчатыми перьями.

Малах принял в руки чашу, как цыплёнка, только что вылупившегося из яйца.

— Федотушка! Да они же райские песни поют, птицы-то! — поглядел на сына, широко раскрывая глаза. — На матушку ты у меня похож! Это она тебе птиц послала. Дивный ты мастер, Федотушка.

— Боярин шибко хвалит! — сказал о брате Егор.

— Какой боярин-то?

— Начальник наш, Богдан Матвеевич Хитрово.

— Он не боярин, — осадил брата Федот, — окольничий.

— Всё равно великий человек, — примиряюще сказал Малах и глянул на другого сына. — Теперь ты являй.

— Великомученика Фёдора Стратилата пишу, — потупился приличия ради Егор.

Икона была большая. Святой держал тоненькое копьё, в огромных ножнах меч. На плечах красный плащ. Золотые доспехи перепоясаны золотым поясом. За спиной щит, как радуга.

— Как же ты научился-то?! — радостно пожимал плечами Малах. — До того пригоже, до того молитвенно — крестись и плачь.

— Заказ великого государя, — гордясь братом, сказал Федот. — Икона для Фёдора Алексеевича.

— Большие вы у меня люди! — сказал Малах. — Слушать вас и то страшно. Речь-то ваша о боярах, о царе с царевичами. Смотрите, старайтесь... С высокой горы падать тоже высоко.

— А хочешь, батюшка, с самим царём помолиться? — спросил Егор.

— Как так?

— Просто.

И повели братья отца своего в Успенский собор. Стоять пришлось чуть ли не у самого входа, но великого государя Малах видел. Со спины. Ухо видел, бороду, щёку... На том счастье и кончилось. Трое дюжих молодцов выперли старика из храма, а на паперти надавали по шее.

— Караул! — тихохонько, без голоса, прокричал Малах.

— Не ори, дурак, — сказали ему. — В царскую церковь припёрся, а невежа невежей. Государь крестится по-учёному, а ты, дурак, персты складываешь, как мятежник.

Выскочили из церкви Егор с Федотом, подхватили отца под руки, увели за кремлёвскую белую стену, подальше от глазастых царских людей.

Так-то с царями молиться.

6

Дьякон Успенского собора Фёдор пришёл к Аввакуму домой, рассказал, как за двоеперстие человека поколотили не токмо у всей Москвы на виду, но перед самой Богородицей.

Бешеный Филипп взвился на цепи, хватил Аввакума за ляжку зубами.

— Не постоишь за веру нынче, завтра простись с Царствием Небесным. Одного я бы нынче сам загрыз, да завтра на всех зубов моих не хватит.

— Нужно собор собирать, — решил Аввакум. — Только где?

— Чтоб ни одна собака не унюхала, — предложил Фёдор, — сойтись надобно в Чудовом. Архимандрита Павла не сегодня-завтра в крутицкие митрополиты возведут, ему не до монастыря.

— Так поторопимся! — сказал Аввакум, крестясь.