Страстотерпцы - Страница 32

— Мне тоже было видение, — сказал Корнилий. — Спорили тёмнообразный и благообразный. Тёмнообразный поднял над головою четвероконечный крест и вбил крестом благообразного в землю, И установил свой крест на той земле. По какому признаку, не ведаю, но я узнал землю — то была Русская земля. Тёмнообразный одолел.

— Когда Никон баловал над нами в патриархах — помалкивали о видении Елеазара Анзерского, — вздыхая, перекрестился дьякон Фёдор, — А ведь государь получил от Елеазара великое духовное благословение. Благословение принял, а слово о Никоне мимо его царских ушей пролетело, как ветер. Страшное слово: «О, какова смутителя и мятежника Россия в себе питает! Сей убо смутит тоя пределы и многих трясений и бед наполнит».

— Так кто же есть Никон? — вопросил Симеон, озирая глазами братию — Сосуд антихриста, предтеча или сам антихрист? Ежели любое из сих определений истинно, то не перекрещивать приходящих в старую веру нельзя.

— Но до того, как впасть в никонианство, все были крещены истинно? — возразил инок Авраамий. — Младенцы крещены по-новому.

— Отпав от Христа, как можно вернуться к Христу? Трудный вопрос, да нам его решать, — сказал Досифей.

— Плюньте! — плюнул Аввакум. — Плюньте на все трудные вопросы. Чего гадать, когда миру конец? И змей будет, и конец света будет... Будет, как в книге у Бога написано. А нам жить надо, нам Бога молить надо. Вот и дайте наставление православному народу, как души невинные от погибели спасти. Мы уцепились друг за дружку, бредём, не ведая пути... А яма-то уж выкопана про нас, смердит, и уж коли сверзимся, так всем народом. Вы поглядите, как изографы пишут Спасов образ? Лицо одутловатое, уста червонные, власы кудрявые, руки и мышцы жиром обляпаны. У ног бёдры тоже толсты непомерно, персты надутые. Не Спас, а немец брюхатый. Саблю на боку написать — чистый немец! А какова Богородица в Благовещенье у новых сих мастеров? Брюхо на коленях висит, чревата! Во мгновение ока Христос во чреве явился? Брехня и есть брехня! Христос в зачатии совершенный есть, но плоть его пресвятая по обычаю девятимесячно исполнялась. Не иконы, срам. А ведь этак любимейший царёв изограф пишет, Симеон Ушаков. Я поначалу тоже хвалил его, да поглядел Спаса Еммануила — ужаснулся. По плотскому умыслу писано.

Аввакум махнул рукой и замолчал.

И все молчали. Белым днём у всего Московского царства, у всего народа веру украли. Приехали проворные людишки, покрутились возле царя, напялили Никону белый клобук с херувимами, молились, все красивые, все строгие, а веры-то и не стало...

И Никона нет, спросить не с кого.

— Скоро за имя Христово будут жечь, на плахе головы рубить, — сказал Корнилий. — Миленькие вы мои, не совладать нам с царём. Царь веру губит. Одно опасение: уйти всем народом из царёвых городов, из дворянских деревень — в леса, в горы, за Камень, хоть в Дауры...

Симеон Потёмкин взял в руки крест, поцеловал.

— Кто осмелится оставить дом и землю? А если придёт такой час — побегут. Нам, пастырям, надо быть при стаде... Грешен. Сижу с вами, а за дверьми сей келейки — чую — чёрный стоит. Чёрный, как ночь. Слушает, что говорим, и на каждое наше слово приготовляет свою ложь.

Много и долго спорили озабоченные люди, да не было в их словах уверенности, ведущей к победе, — а были плач, горькое недомогание.

И тогда сказал Аввакум:

— Если языками человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имею, то я есмь медь звенящая, кимвал звучащий — ничто я есмь! Так Павел заповедал. Не родить нам в словопрении правды, правда наша — в деланье. Пойдёмте к чадам любезным, будем возглашать о Господе, покуда нас не услышат даже глухорождённые. Будем глаголить истину воплем — коли отрежут нам языки; телом — коли заткнут рот кляпом; светом пламени — коли бросят в огонь.

Разошлись по одному. И встретил Аввакум у дома своего царя, ехавшего верхом. Государь уже издали приветственно закивал протопопу, потянулся к шапке, да, снимая, уронил её наземь. Царёвы слуги кинулись поднимать, Алексей же Михайлович, смеясь, подъехал к Аввакуму и сказал:

— Перед тобою, батюшка, шапка сама с головы спрыгивает. Благослови, помолись обо мне крепко, ибо грешен! О царевиче, свете, помолись, об Алексее.

Аввакум трижды поклонился.

— Всякий день молюсь о тебе, великий государь. Будет на тебе благодать Божья, и на всех нас прольётся дождь щедрот твоих царских.

— Спасибо тебе, батька. Ты мне люб, да, говорят, уж больно ты горяч в словесных схватках. Не позволяй обойти тебя злохитрым. Правду сказать, я и сам горяч. Словечко в сердцах сорвётся, а попробуй верни его... Не догонишь, стрелой не сразишь.

Слуга подбежал с мурмолкой. Государь надел шапку, улыбнулся, поехал.

От царского добрословия сердце бьётся скорее. Прилетел Аввакум домой, чтоб с Марковной радостью поделиться, а в горнице гостья, монахиня кремлёвского Вознесенского девичьего монастыря матушка Елена Хрущова.

Поклонилась низёхонько, благословилась.

— Батюшка Аввакум, я монастырская уставщица. Надоумь, что делать. Новые служебники я в чулан кинула, да теперь опять принесли, священник служит по-новому.

— Просто делай, матушка, — Аввакум подошёл к иконам, поцеловал Спаса в краешек ризы, — Гони взашей всякого, кто Бога не боится. Христос гнал из храма торгующих, а эти — новообрядцы — душой торгуют. Гони, не сомневайся.

Вечером того же дня домочадицы Фетинья и монахиня Агафья рассказывали Аввакуму:

— Великий шум был нынче в девичьем монастыре. Инокиня Елена собрала старых монахинь, пришли они в церкву, услышали, что по новым книгам служат, кинулись на монашек, потянули да и выкинули вон. И книги новые тоже выбросили... От царя стража прибежала, утихомиривали матушек.