Страстотерпцы - Страница 54

Воевода грустно покачал головою.

— Как вся Русь, видимо...

— Как вся Русь, благодетель ты мой! Как вся матушка Русь! Глазами к Троице, а персты сложены, утверждая истину о двух естествах Исуса Христа, ибо Он прославился в нас, исполнив волю Отца и Свою волю — спасти нас от первородного греха, посрамить, побить сатану. Как молился Сергий, всея Руси чудотворец, спрашиваю? Как вся Русь! — Воздел длань, показывая двоеперстие.

— Истинно, батюшка! Истинно! — пани Евдокия подняла белую ручку, выставляя два перста, перекрестилась. — Камень снял с души моей, батюшка. В сей глуши не от кого душевной крепости набраться.

— Вот и врёшь! — сказал Аввакум. — Не бедна русская сторона подвижниками Господними. У меня в Москве жил блаженный Фёдор, босым всю зиму ходил. Здешний! Из Мезени! Сын богатого купца. Считал-считал барыши да смекнул — нет прибыльнее вечной жизни.

— Уже 5 июля, — вздохнул Алексей Христофорович. — На моей родине черешня поспела.

— А у нас, за Волгой, — черника, земляника. Грибы уж небось пошли. Самое весёлое время. — Встал, поклонился: — За бумагу благодарствую.

— Батюшка! А винца испить?! — удивилась пани Евдокия.

— В море ныне ходил с сыновьями. Рыбу надо посолить.

— Испей чару, протопоп. Почти пани Евдокию, — поклонился воевода.

— Да благословит Господь сей дом! — Аввакум выпил поднесённую воеводшей чарочку, улыбнулся. — Вкусно.

— Побудь с нами, — попросил воевода. — Черешни об эту пору видимо-невидимо в садах... Не столько, кажется, любил ягоду, как само слово — черешня.

Зачерпнули ещё по чаре. Выпили. Алексей Христофорович тихонько запел польскую песенку. Пше да пше, одно слово понятно, три — нет, но сердце щемит.

Спохватился протопоп.

— Алексей Христофорович! Пойду! Об образе Креста Христова слово надо сказать чадам моим духовным. Ныне все стали слепы! Тыркаются хуже кутят, а сосков с молоком найти не могут. Наваждение.

— Мы о тебе, протопоп, с пани Евдокией много говорили... А тут ещё сон. Напиши о своей жизни. Человеческая жизнь — лучший учитель.

— Жития о святых пишут. Чему моя жизнь научит, что расскажу? Как с Пашковым собачился, кору грыз, аки заяц, Господи?!

— Обо всём напиши!

— Бумаги жалко! — Почесал в затылке. — Не знаю. Да воля ваша, чего-нибудь накалякаю.

— Алексей Христофорович плохого не пожелает, — сказала пани Евдокия, грустно улыбаясь. — Не забывай нас, батюшка! Приходи! Завтра приходи.

Воевода вышел проводить протопопа до крыльца. Шепнул в сенях:

— Ради тебя храбрится. Плохо ей было... Помолись о нас, протопоп. — Слёзы так и закапали с ресниц.

Солнце в поднебесье, а городок — сонное царство. На Руси было бы за полночь, а здесь, на краю земли, — день-деньской.

Собаки и те спят.

На всю Мезень ни единого цепного пса, двери тоже не заперты.

Пришёл Аввакум домой: дрыхнут домочадцы. Никто не пробудился.

Сел на пол, положил на лавку свиток, обмакнул перо в коломарь.

«Рождение же моё в нижегороцких пределах, за Кудмою-рекою, в селе Григорове».

Написал. Послушал, как завозился крошечка Афонюшка. Пелёнки замочил.

Аввакум встал, подошёл к зыбке. Сынок спал. Пелёнки сухие.

Снова, подложа ногу под себя, сел протопоп перед лавкой. Макнул перо в чернила.

«Отец ми бысть священник Пётр, мати — Мария, инока Марфа. — Вздохнул. — Отец мой прилежаш пития хмельнова; мати же моя постница и молитвенница бысть, всегда учаше мя страху Божию».

Подождал пока высохнут чернила. Свернул часть свитка. Начал писать иное, накипевшее.

«Пребывайте, чада, о Господе пребывайте, и крест Христов трисоставный почитайте, от кипариса, и певга, и кедра устроен, по речению Исайи пророка...»

Нажимая на перо, вдалбливал в головы тем, кто душою прост, для кого царь — истина, архиерей же как сам Господь Бог.

«А иже крест трисоставный Христов суемудренный отлагают и четвероконечный римский крыж почитают, кольми суть врежают душа своя, по речённому: аще кто любит Христа, той любит и крест святой и тричастный, от кипариса, и певга, и кедра сложенный... Держим же и четвероконечный крест во церкви, по преданию святых отец, но не вместо образная, токмо на ризах, и стихарях, и патрахилях, и пеленах. А иже кто его учинит на просвирах, или написав на нём образ распятого Христа и положив его на престол, вместо тричастного: таковой мерзок есть и непотребен во церкви, подобает его изринута...»

Пробудилась Анастасия Марковна, увидела Аввакума, сидящего на полу.

— Батька, что в таком неудобстве пишешь?

— На столе рука разбежится, перо заскрипит... Я тут тихохонько. Спи!

— Ах, батька! — Улыбнулась, повернулась, заснула, голубушка.

Писал Аввакум:

«Аз верую крепко пророком, апостолом и богословием всем. Они нас научают, яко тричастен крест Христов, сиречь от трёх древ сотворён. И над распятым Христом повеле Пилат титла положить... А без возглавия — тот не Христов крест, но Петров: колода на кресте, а не титло положено... Егда же соблудиша римстии людие и весь Запад над церковию, нарекоша имя ей костёл, понеже стоит на костях апостола Петра: оттоле же восприяша и крест с колоткою, Петров, Христов отринуша прочь... Мы же, правовернии, сие блядское мудрование римского костёла и выблядков его, поляков и киевских уният, ещё же и наших никониян, за вся их нововводныя коби еретическия анафеме трижды предаём и держим от святых отец преданное неизменно. И почитаем крест Христов с возглавием на престоле, и на просвирах, и на церкве на главе и прочая...»