Страстотерпцы - Страница 56

— Научи своей правде!

— Вся моя правда — Бога боюсь.

Вдруг из дальнего угла раздался голос. Аввакум даже вздрогнул — не увидел в креслах воеводу.

— Скажи, протопоп, а не греховна ли правда? Пани Евдокия правдой извела себя. Не родня ли правда гордыне?

Будто искра подожгла на ружейной полке порох.

— Гордыня, государь Алексей Христофорович, себялюбие! — яро сказал Аввакум. — Правда — от себя отречение. Ради правды архиерей Павел Коломенский Москву-реку променял на Онегу, кареты и царский стол — на тюрьму Палеостровского монастыря. Вот кто был истинно правый, правдой живущий человек. К Павлу приходили из наших, уговаривали: посвяти хоть одного из нас во епископы, иначе как сохранимся в вере отцов и дедов? Ни единого праведного архиерея, кроме тебя, нет. Все Никону угодники. А Павел отвечал: «Не могу. Осуждён я безвинно, но самому за себя отмстить неповелено. Праведный Судия Христос, Бог наш, будет нас с Никоном судить.

— Батюшка! — озарило пани Евдокию. — А ведь ты из неотступников — последний протопоп. Кто же правду, за которую принимаешь гонения, передаст иным поколениям?

— Не будет правды на Руси, пока не покаются отступники.

— Покаяния ждёшь? — усмехнулся Алексей Христофорович. — Лютер отринул немцев от Рима, и то — навеки. Навеки, до Страшного Суда, разошёлся Рим с Царьградом... У царя своя правда, у Никона своя, и у тебя своя же. Чья правдивей?

— Моя, — сказал Аввакум.

— Никон поменял древнее благочестие на белый клобук, красоваться перед бабами... Царь ему вторил, да теперь знает, что не прав. Он и вернулся бы к старому — духом немощен. Как признаться, что столько лет сатану тешил? Я же за мою правду сына на песке оставил без погребения, без молитвы, ибо ел я в ту пору траву, как скорбный Навуходоносор. Если удержу камень правды моей, может, всё царство Русское удержу. Верю, Господь не разорит городов, не развеет народ русский, ибо не все отступили от Него.

— Скажи, батюшка, — пани Евдокия поклонилась протопопу, — видишь ли ты во мне хоть зёрнышко правды? Хоть зёрнышко! Его бы и положила на другую чашу весов против сверкающих камешков, жемчуга, шубок мягоньких, собольих.

— Есть тебе что положить на другую чашу, — сказал Аввакум. — Того зёрнышка будет довольно, чтобы перетянуть не только твои цацки, но гору греха.

— Крепок ты, Аввакум. Сильна твоя правда, — согласился Алексей Христофорович, — но я знаю людей покрепче тебя.

— Кто же?! — изумилась пани Евдокия.

— Анастасия Марковна с чадами.

— Истинно так! — закричал Аввакум — Добре сказал, воеводушка, — А крепче всех нас, вдесятеро крепче, — Афонюшка, поспешивший на свет Божий на нарте, в пургу, в съезжей избе оплакавший явление своё... Ладно! Поговорили сладко, но ещё слаже Богу помолиться.

Молился с воеводшей и воеводой, пока не изнемогли, а на другой день протопоп с сыновьями ушёл в море. Когда воротился, рассказала ему Анастасия Марковна удивительное, о чём вся Мезень говорила. Воеводша отдала нищему шкатулку с дорогими камешками, с жемчугом. На всю Мезень и был-то всего один пропойца несчастный.

Нищий перепугался, принёс шкатулку воеводе, воевода наказал поить горемыку в царёвом кабаке целый год на дню по три раза.

Тут Анастасия Марковна умолкла, перекрестилась.

— Увидала пани Евдокия свои цацки, побледнела как снег, говорит: «Погубил ты меня, Алексей Христофорович. Хотела избавиться от греха — Бог не попустил».

Опять ушёл в море протопоп. В море от рыбаков узнал: слегла пани Евдокия. Одно у неё осталось желание: при солнышке помереть.

Со смирением, с тёплой надеждой молился Аввакум о доброй душе. Молебны служил, врачевал, как мог. Вымолил! Поднялась пани Евдокия. Воевода Алексей Христофорович каждому чаду и домочадцу Аввакумова семейства по шубе подарил. Протопопу да протопопице — по тулупчику.

Чадам ссыльного от казны положено было на день на еду шесть денег, домочадцам — три денежки. Протопопице — алтын, протопопу — алтын с денежкой. Но воевода и хлеба дал, и соли, и рыбы. А главное, не утеснял Аввакума молить Господа, как молили отцы.

5

Москва готовила столы. Ехал редкий гость — гетман Малороссии Иван Мартынович Брюховецкий.

11 сентября казачье посольство — триста тринадцать человек, шестьсот семьдесят лошадей — прибыло поутру к назначенной заранее первой встрече перед Земляным городом. Гетмана приветствовали и спрашивали о здоровье ясельничий Иван Афанасьевич Желябужский да дьяк Григорий Богданов. Гетману подвели немецкую лошадь из царских конюшен. Седло бархатное, вышитое золотой нитью, чепрак турецкий — по серебряной земле золотые цветы, сбруя тоже вызолоченная, в изумрудах, в бирюзе.

Въехал гетман в Серпуховские ворота. Поставили его со всею свитой на Посольском дворе. Содержание определили — рубль в день на кушанье, питьё не в счёт. Переяславскому протопопу Григорию Бутовичу, духовнику иноку Гедеону, генеральному обозному Ивану Цесарскому, генеральному судье Петру Забеле, двум генеральным писарям Степану Гречанину, Захару Шикееву да атаману гетманского куреня Кузьме Филиппову и прочим полковникам — по полтине, простым казакам — по пяти алтын.

На другой день гостям показывали Москву, а гости себя показывали.

Народ сбегался толпами, молодицы, глядя на бритобородых, с усищами, бритоголовых, с чупрунами, казаков, ахали. Люди, в военном деле смыслящие, изумлялись богатому оружию простых казаков, казацким ловким зипунам. Запорожцам нравилось красоваться, и Москва нравилась.