— Хитрецы!
Как только дверь за ним затворилась, крайчая Анна Петровна Ртищева так и расцвела.
— Дороден стал великий государь! Дородство — царям украшение.
Новые, нежданные дела Алексей Михайлович любил решать сразу, без приказов Думы, как самому угодно. Для быстроты, для исполнения его личной воли и был создан Приказ тайных дел, где сидели люди расторопные, умные. В этом приказе не было ни единого дурака.
В Большое Мурашкино воеводе Давыду Племянникову через полчаса уже было отписано: всем беглым из Мурашкина, из Лыскова, которые живут в Сергаче, в государевом имении, жить в Сергаче по-прежнему. Селом же владеть вдове боярина Морозова Анне Ильиничне, слушать её крепко, ни в чём не перечить.
Большое Мурашкино — село богатейшее. Алексей Михайлович любил, когда престарелые бояре били ему челом, даруя свои владения. По смерти знатных людей отходили к царю многие угодья, земли, даже города. Он этими угодьями, землями, городами награждал за службу, новых слуг тоже ведь надо привечать.
Не удалось забрать назад Лысково и Большое Мурашкино. Алексей Михайлович не больно и жалел. Анна Ильинична, чай, бездетная...
Занявшись хозяйственными делами, государь ушёл в них с головою. Любил устраивать жизнь благоразумную и обильную. Борис Иванович Морозов привил страсть к хозяйству, сам был зело разумен и бережлив.
Вон с Мурашкина на жалованье ратникам собрано тысяча шестьсот пятьдесят один рубль четыре алтына три деньги. Не всякий город столько даст! С Лыскова получено тысяча восемьдесят один рубль двадцать пять алтын!
Всё ещё не в силах расстаться с богатым имением, царь ответил на челобитье крестьян, указал Племянникову в Мурашкине и Симанскому в Лыскове забрать в Тюрешевской волости яровой хлеб и раздать бедным крестьянам, «чтоб тот хлеб вперёд было на ком взять». Пусть Мария Ильинична не говорит, что он-де не заботится о её родственниках.
Просматривая дела своих имений, вспомнил: хотел завести в Скопине и в Романове гусей и уток. Отписал: дать по пять алтын на двор для завода гусиных и утиных стад. На две тысячи дворов — триста рублей, чтобы с каждого двора присылали потом в Москву по одному гусю да по две утки в год.
Отправил грамоту в дворцовую Гуслицкую волость: пусть наберут в Рязанском уезде человек сто и больше валить строительный лес.
Сочинил письмо Ордин-Нащокину во Псков. Хотелось завести полотняное дело. Просил Афанасия Лаврентьевича приискать мастеров, которые умеют сеять лён, умеют мочить его, стелить «и строят на торговую руку и которые коленские полотна делают». Указал Фёдору Ромодановскому доставить урожайные семена льна, да не мешкая, чтоб к севу поспеть.
Распорядился доправить с Лаврентия Капустина пени в пятьдесят рублей. Он из Романова прислал мясо полтями, а не тушами, грудинок и потрохов не прислал.
А вот Автомон Еропкин молодец, собрал-таки с алатарской мордвы за прошлый год восемьсот двадцать шесть пудов мёда. Мордовский мёд от ста хворей.
Хозяйственные дела — утешение и радость, с души воротило разбирать человеческую неприязнь. Хованский снова вздорил с Ордин-Нащокиным. Афанасий Лаврентьевич учредил во Пскове выборное начальство. Горожане избрали совет из пятнадцати человек. Пятеро управляют городскими делами по году, остальные в советчиках. Потом другие пятеро у власти, третьи. Питейная продажа во Пскове свободная, оброк идёт в казну. Три недели в год иноземцы торгуют беспошлинно. Кому-то это выгодно, кому-то нет, но Хованскому все новшества Ордин-Нащокина как острый нож, донос следует за доносом. И допёк. Ударил Афанасий Лаврентьевич челом: освободи, государь, от городовых дел, невмочь! Хитрый человек, просит оставить за собой одни дела посольские да вестовые, а надеется, что спор с Хованским Алексей Михайлович решит в пользу новшеств. Но попусти их, новшества, — вся жизнь в государстве сломается. Коли есть в городе правители, зачем воевода нужен? Не нужны воеводы — нужен ли царь?
Вздыхает Алексей Михайлович, откладывает челобитье Ордин-Нащокина на потом. Берёт следующее дело, приготовленное Дементием Башмаковым, а это дело Лигарида.
— Уж скоро вечерня! — нашёл выход Алексей Михайлович. — Я собирался в Даниловой монастыре молиться.
Дементий не смотрит на государя.
— Жулик он, митрополит газский. Архимандрита Христофора разбойничьи ограбил. Вещи Христофоровы, ворованные, у него в келье найдены.
— Нехорошо, — согласился Алексей Михайлович. — Я и сам знаю. Мздоимец, с купцов иноземных берёт за покровительство. На руку нечист. — Поглядел на Дементия просительно. — Без него с Никоном не управиться. Мелетия подождём.
— Приедет ли? — усмехнулся дьяк.
У Алексея Михайловича уши покраснели, будто своровал.
Нечистое дело.
Лигарид с Мелетием одного рода — иудеи, совесть что у того, что у другого кривая. Лигарид лжёт, обирает, попрошайничает, Мелетий — лжёт, крадёт и мошенничает. По обоим кнут плачет. В келье Лигарида нашли вещи ограбленного архимандрита Христофора. Мелетий попался на подделке подписи патриарха Никона. Мало того, печать патриаршью изготовил.
Безобразно корыстны. Лигарид бил челом: газская епархия три года из-за его отлучки не платила дани турецкому султану и податей — патриарху иерусалимскому. Насчитал долга тысячу семьсот ефимков, а когда его пожаловали, снова бил челом, просил серебро поменять на золото.
Дали восемьсот пятьдесят червонцев. Тут он и разохотился. Выклянчил карету, лошадей, упряжь. Умолил освободить греческих купцов от таможенной пошлины, эти купцы-де его «племянники». С «племянников» пошлины не взяли, разница пошла в карман просителя. Доискался разрешения соболями торговать. Дело поставил на широкую ногу, московских купцов теснил. Ничего, терпели: нужный государю человек.