Страстотерпцы - Страница 105

105

Слеза покатилась по щеке святейшего.

— Братия! Не хочу пророчествовать! Но коли будет вам тяжело, голодно и холодно, — не покидайте монастырь. Терпите. В испытании открывается любовь Господа, а наша, ответная, — в терпении. Не тяжело терпеть, когда любишь. Не страшно пострадать, братия, за истину, ради любви.

Поклонился в пояс, другой раз — до земли, в третий — хотел, видно, на колени опуститься, но только наклонил голову.

Иноки, отирая лица, запели грозное и величавое: «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут».

21

Никон прилёг отдохнуть после долгого служения, но снова явились царские посланники. Говорил Сергий:

— Что ты нас здесь держишь? Ни отказу, ни приказу!

— Я тебя не слушаю, — сказал Никон, не взглянув на архимандрита, повернулся к Арсению: — По какому делу звал меня великий государь?

— Ты же знаешь, святейший, по какому. По соборному. Если не пойдёшь, мы пошлём известить великого государя.

— Слава Богу, я приготовился. Иду.

— Прикажешь выступать?

— Где же мне приказывать? Приказывать вы горазды.

Арсений и архимандриты ушли, погрузились в сани, но патриарх не показывался. Послали спросить, долго ли ждать. Ответили: почивает.

Уже синева ложилась на снег, когда Никон сел в сани.

Шествие двинулось на Елеонскую гору, к большому кресту. Здесь братия поклонилась великому настоятелю, а он всех благословил, благословил монастырь, благословил землю и наконец отправился в путь, чтоб хоть единый раз за восемь с половиной лет посмотреть царю в глаза.

Подъезжая к селу Черневу, поезд патриарха встретил второе посольство: архимандрита Филарета и келаря Варлаама.

— Стойте! — приказал Филарет. — Тебе, Никон, велено быть в Москве 2 декабря, в другом или в третьем часу ночи.

— Кого мне слушать, архиепископа, понуждающего ехать тотчас, или архимандрита, который приказывает ждать два дня посреди поля? Дуростям не могу быть послушен.

— Ах, ты бесчестить?! Посланцев великого государя?! — взвился Филарет. — Когда тебе велено было ехать, ты не ехал!

— Лжёшь! — закричал Никон. — Лжёшь! Я не обесчестил посланных. Зри — вот он я, патриарх Никон. Я еду в Москву, как было мне указано великим государем. И про бесчестье мне не толкуйте! Это вы меня бесчестите, присылаете за крайним архиереем архимандритов.

— Зачем спрашиваешь с нас? — возразил Филарет потише. — Мы исполняем повеление царя, святых патриархов, всего собора, а ты всё противишься!

— Некому жаловаться на вас! — Никон перекрестился. — Разве одному Богу. И свидетели тому небо и земля. Слыши, небо, и внуши земле!

— Не юродствуй! — пробурчал Филарет и, не зная, как быть, разрешил двигаться дальше.

Перед Тушином дорогу поезду загородила третья посылка: Новоспасский архимандрит Иосиф со старцем Чудова монастыря.

Ночь, темень, но Иосиф потребовал огня и при факелах прочитал Никону соборную грамоту.

— Быть к Москве 3 декабря. И чтоб пришествие было скромное, не с большим числом людей, в три или четыре часа до света или вечером часа в три или в четыре.

— Горе мне, горе! — воскликнул Никон, — Ложь неправду погоняет. Давно ли отошёл от меня владимирский архимандрит с приказанием быть второго, во втором часу ночи?! Он и теперь с нами. Что за бесчестие? Ладно бы я не шёл, но я иду, а посланцы скачут за посланцами, и у каждого своя грамота. Для чего велите быть с малым числом людей, глубокой ночью? Что скрываете? Патриарха от паствы?

— Я подневольный человек, — сказал Иосиф, — мне что приказано, то и говорю.

Постояли. Поехали.

Так ли езживал патриарх Никон! В Тушине полковник стрелецкого конвоя остановил-таки поезд.

— Нельзя дальше! Царь указал — быть в Москве 3 декабря. Пошлём гонца, а пока здесь заночуем.

— Делайте что хотите! — махнул рукою Никон. — Мне в санях ночевать?

— Найдём избу.

Нашли чистую, просторную.

Никон начал служить вечерню. Закончить не дали. Вернулись гонцы: ехать не мешкая.

Никон подозвал Шушерина. Обнял.

— Пришла твоя пора! Если тебя будут брать, крест передашь мне.

Шушерин поехал первым.

Ночь выдалась пасмурная, белёсая. К Смоленским воротам на Старокаменном мосту подъехали за четыре часа до света.

Перед поездом ворота затворились.

— Для чего затворили ворота? — спросил полковника Шушерин.

— Государево дело!

Появились стрельцы с факелами, осматривали приезжих. Подьячий Тайного приказа ткнул рукою в грудь Шушерина:

— Он и есть! Взять его, ребята!

Шушерин рванулся, подбежал к саням Никона, передал крест. Стрельцы потащили арестованного в караульную Старокаменного моста.

Никон запел утреню. Ему не мешали.

Проводили к Никольским воротам Кремля. Поместили на Лыковом дворе. Не приняли только саней со съестными припасами, отправили назад, в Воскресенский монастырь.

Келья для Никона была выбрана тёплая, богато убранная.

Измученный ночным переездом, спором с посыльными, Никон позвал Ипатку Михайлова, чтоб приготовил постель, а у Ипатки новость.

— Стрельцов нагнали — кольцом стоят. Ворота закрыты наглухо, а им всё мало — разбирают мост.

— Мост?! — удивился Никон. — Хорошо хоть зима, а то и мухам бы указали не летать через канаву. Ах, Алексеюшко, сладко ли тебе почивается?

Святейший не ошибся. Для Алексея Михайловича ночь выдалась бессонная. Сначала ждал донесений о патриаршем поезде, потом допрашивал Ивана Шушерина. Сколько писем посылал святейший к патриархам, к иноземным государям? Какие ответы приготовил собору? Будет ли требовать от Паисия и Макария грамот, патриархи ли они? О казне спрашивал, сколько денег спрятано, где? Пуще же всего о благожелателях патриарших, кто они, много ли их, не затевают ли бунта?

105