Страстотерпцы - Страница 127

127

— Всё равно нехорошо! Владыки Павел да Иларион Никона низвергли, теперь их низвергнут...

Ртищев улыбнулся:

— Великий государь милостив... Не печалуйся. Опала у твоего батюшки — не казнь, а назидание. У меня есть и добрая, дивная новость: начались выборы патриарха.

— Но Иоасаф уже наречён! — удивился царевич.

— Патриарха положено выбирать. Нынче собор назвал двенадцать достойнейших. Между прочим, в этом списке только три архиерея.

— Иоасаф очень старый, — сказал царевич.

— Великий государь любит пастырей смиренных, добролюбивых.

— Лучше Никона не будет, — сказал вдруг царственный отрок.

10

Одним — унижение и позор, другим — торжество и слава.

1 февраля 1667 года великого посла, шацкого наместника, окольничего Афанасия Лаврентьевича Ордин-Нащокина вся сановная Москва встречала на Дорогомиловской заставе.

Афанасий Лаврентьевич, выслушивая похвальные слова, зорко вглядывался в лица приехавших почтить его многотрудную службу. Нашёл Богдана Матвеевича Хитрово, великого взяточника и завистника, нашёл Ивана Богдановича Милославского, дьяка Дохтурова — враги были здесь. Торжество полное.

В Кремле, в Успенском соборе, Ордин-Нащокина приветствовал антиохийский патриарх Макарий. Думный дьяк Дементий Башмаков объявил народу с паперти о посольской победе, о землях, отошедших к России, о замирении с польским королём на тринадцать с половиной лет.

Поздно вечером Афанасий Лаврентьевич, уморившись за день от многолюдья и многословья, вышел в сад. Яблони, росшие без призора хозяина, стояли нарядные, в пушистом инее. Сама тишина дарила его, добытчика тишины, минутою покоя.

Падали редкие снежинки. В прорехе между облаками мелькнула звезда, высекла быструю мысль: царь — великий любитель удивительных растений. Быть хорошим садоводом — большая польза для государственных дел. Весною надо бы насадить диковинных цветов и деревьев.

— Надежда моя! — сказал Афанасий Лаврентьевич саду, озирая небесную полынью с бездной кричащих и молчащих светил. — О чём твои речи? — спросил полыхающую то красным, то синим звезду, а голова уже была занята земными страстишками.

Завтра приём у царя. Пожалует поместье, шубу, кубок... Вот только в какую цену будут шуба и кубок? Афанасий Лаврентьевич морщился, страшась завтрашних даров. Не богатства хотелось, не было бы умаления великой службы.

До того раздумался — до утра не заснул. Напрасно себя мучил. Пожалованья посыпались как из рога изобилия. Царь пожаловал неродовитого псковского дворянина за службу, за ум, за многотерпение и за удачу высшим государственным чином.

Боярин! А боярину полагается боярский оклад — вот тебе, Афанасий Лаврентьевич, пятьсот рублей да шубу в двести рублей (Одоевскому жаловал в триста), да кубок в триста, да крестьянских дворов в Костромском уезде пятьсот! Да Порецкую волость на Смоленской земле — в вотчину! (Такого жалованья Одоевский не получал).

Праздник Сретенья стал для Ордин-Нащокина встречей с властью. Князь Никита Иванович Одоевский пытался помешать возвышению псковского чужака, но Алексей Михайлович души не чаял в новом боярине.

Сделал вид, что слушает Никиту Ивановича, подождал три недели, а 25 февраля удостоил Афанасия Лаврентьевича титулом «боярин царственных и государственных посольских дел», поручив Посольский приказ. Позже, когда была вырезана новая печать, титул Ордин-Нащокина стал ещё более пространным и весомым: царственной большой печати и государственных великих посольских дел оберегатель. В управление оберегателя сверх Посольского были переданы Малороссийский приказ, Смоленский разряд, Новгородская, Галицкая, Владимирская чети, а также Полоняничный приказ, занимавшийся выкупом пленных и сбором денег на сию нужду.

От великого пирога Ордин-Нащокина малый кус достался «злодеям» Илариону Рязанскому и Павлу Крутицкому. Их простили сразу после Сретенья, 3 февраля. Прощение сказывал им кир Макарий, александрийский патриарх приболел. Макарий и на праздник служил без Паисия, получив в награду две сотни рублей.

Радость к радости.

9 февраля, в день отдания праздника Сретения Господня, в Успенском соборе обоими восточными патриархами при участии иноземных и русских архиереев состоялось поставление архимандрита Иоасафа на патриарший престол стольного града Москвы и всея России.

Великий государь задал пир в честь архипастыря, и во время пира святейший Иоасаф II объезжал Кремль, но не на осляти, как полагалось по обычаю, а в санях. Древен был новый патриарх, чтоб верхом ездить.

Народ дивился подобному освящению Кремля, вспоминал Никона. Уж этот был молодец праздники праздновать! На осляти сиживал, может, и не как Христос, но царю до Никоновой величавости было далеко.

11

Царевичу Алексею приснился корабль. Не струг, не ладья, какие по Москве-реке ходят, большой корабль со скрипучими мачтами, со многими парусами. В книгах да на картинах, привезённых из Голландии, видел такие парусники. Стал корабль против Кремля. Корабельщик кинул ему, сидящему возле окна, верёвку, а сам рукой машет:

«Иди к нам! До моря домчу, по волнам прокачу!»

«Пока я до реки дойду кругом Кремля, ты уплывёшь!»

«А верёвка на что!»

Тут прибежали дворцовые мотальники, скакнули на верёвку, и по верёвке — над домами, над кремлёвскими стенами пошли-пошли на корабль. Тогда он тоже руки раскинул, ногой верёвку попробовал — как струна! Раз наступил, два наступил, а дальше — ни зги. Туман кучерявый. Откуда только взялся.

127