Страстотерпцы - Страница 160

160

— На тайной раде в Чигирине решено: половина татарской орды с братом Дорошенко Григорием пойдёт на Польшу. А гетман Пётр с Брюховецким, с перекопскими мурзами грянут на русские украйны.

— Что же ещё говорилось на тайной раде?

— Дорошенко обещал крымским послам давать дань турецкому султану да крымскому хану. Юрко Хмельницкий, Гедеон этот, крест целовал: я-де все отцовские скарбы откопаю, дам плату татарам, лишь бы только не быть под рукой московского царя и под королём не быть. Собирается снять чёрное платье.

— Удалось ли тебе добыть какую-либо грамоту, уличающую Брюховецкого в двоедушии?

— Такой список есть, — сказал мещанин, — но нужно заплатить тому, кто рисковал головой.

— Деньги будут дадены и тебе, и твоему человеку. Хорошие деньги.

— Сколько?

— Пятьдесят рублей на двоих.

На стол Афанасия Лаврентьевича тотчас легло письмо Мефодия к Брюховецкому:

«Ради Бога, не оплошай. Как вижу, дело идёт не о ремешке, а о целой коже нашей. Чаять того, что честной Нащокин к тому привёл и приводит, чтобы вас с нами, взяв за шею, выдать ляхам. Почему знать, не на том ли и присягнули друг другу: много знаков, что о нас торгуются. Лучше бы нас не манили, чем так с нами коварно поступать! В великом остерегательстве живи, а запорожцев ласкай... Ими укрепляйся, да и города порубежные людьми своими досмотри, чтобы Москва больше не засела. Мой такой совет, потому что утопающий и за бритву хватается: не послать ли тебе пана Дворецкого для какого-нибудь воинского дела к царскому величеству? Чтобы он сошёлся с Нащокиным, выведал что-нибудь от него и дал тебе знать. У него и своя беда: оболган Шереметом и сильно жалуется на своё бесчестье. Недобрый знак, что Шеремет (Пётр Васильевич Шереметев, киевский воевода. — В. Б.) самых бездельных ляхов любовно принимает и их потчивает, а казаков, хотя бы какие честные люди, за лядских собак не почитает, да и с Дорошенком ссылается! Бог весть, то всё не нам ли назло? Надобно тебе очень осторожну быть и к Нащокину не выезжать, хотя бы и манил тебя. Мне своя отчизна мила: сохрани Бог, как возьмут нас за шею и отдадут ляхам или в Москву поведут. Лучше смерть, нежели зол живот. Будь осторожен, чтобы и тебя, как покойного Барабаша, в казённую телегу замкнув, вместо подарка ляхам не отослали!»

Ордин-Нащокин прочитал письмо, посмотрел на мещанина внимательно:

— За такое письмо получишь двести рублей... Украину надо спасать от нового кровопролития. — Снова посмотрел на мещанина внимательно. — От тебя не должно исходить слухов. Но сделай так, чтобы в городах узнали правду: царь идёт в Киев для молитв.

— Скажи мне, ясновельможный боярин, — поклонился мещанин. — Ты идёшь на Украину разве не для отдачи Киева королю?

— Моя подпись на Андрусовском договоре, а я слову — слуга... Великий государь не отдаст Киев.

Просиял малоросс.

А уже на другой день Афанасий Лаврентьевич принимал в Посольском приказе послов Войска Запорожского каневского полковника Якова Лизогуба да управляющего гетманской канцелярией Карпа Мокриевича.

Боярин и гетман Иван Мартынович Брюховецкий бил челом великому государю, просил помочь из казны на церковь Сорока Мучеников, строительство которой начато в Конотопе, на месте побоища. Выпрашивал две пушки на колокола. На духовенство жаловался: дай им денег — с четвёртой женой повенчают. Требовал прислать митрополита из Москвы, из местных никого не ставить, ибо это будет потачка двоедушию духовенства. Песни Иван Мартынович пел старые.

Боярин слушал казаков с лицом каменным, смотрел глазами пустыми. Лизогуб даже засомневался, слышит ли их Афанасий Лаврентьевич? Замолчал, но и тут не последовало никакого движения, ни глазами, ни губами.

— Жена покойного Богдана Хмельницкого приехала в Киево-Печерскую лавру с изменнической стороны, — упавшим голосом продолжал сплетничать посол Войска Запорожского. — Живёт в кельях, а с нею дочь полковника Гуляницкого, того самого, что служил изменнику Выговскому.

Афанасий Лаврентьевич выслушал и это молча, каменно.

— Гетман Иван Мартынович бьёт челом на государевых воевод. Они позволяют мужикам курить вино и продавать, кто сколько может. Вина теперь стало много, да хлеба мало. Пусть великий государь учинит: прикажет воеводам, чтоб запретили мужикам курить вино, а казакам сию привилегию пусть оставит.

Афанасий Лаврентьевич опять ничего не сказал. Лизогуб главную просьбу гетмана отложил напоследок, но теперь не знал, что и делать. Боярину всякая просьба казаков, как пустое место. Досадуя, гаркнул во всё горло:

— Гетман Войска Запорожского ясновельможный пан Брюховецкий бьёт челом великому государю! Пусть он, великий государь, послов крымского хана не слушает. Хан у царя мира просит, но то обман. Татары собираются напасть на города малоросские. Греческие купцы говорили Ивану Мартыновичу: турецкий султан повелел господарям молдавскому да валашскому идти войной на Украину. А в Торговице по ханскому указу, по просьбе изменника Дорошенко, деньги серебряные чеканят. С мусульманскими клеймами. Хотят всех казаков преклонить к басурманской мысли: со Стамбулом поведёшься — получишь серебро, с Москвой — медь.

Лизогуб умолк. Ордин-Нащокин подождал, не скажут ли ещё чего, поднялся, поклонился:

— Все ваши слова и челобития будут доложены великому государю.

С тем и отпустил казачье посольство.

В тот же день украинские дела были доложены Алексею Михайловичу с пылом, с жаром.

160