Страстотерпцы - Страница 170

170

В храме с первых шагов взор устремлялся к свету, к горе купола, к Пантократору.

Бог в этом храме не царил недоступно в вечности, в высших мирах, но спешил из сияющей лазури неба к любимейшему, к самому неспокойному творению Своему, к человеку. От стремительного движения воздуха иссиня-голубой гиматий поверх пурпурного хитона вздымался волной, лицо, нимб, Евангелие — сияли, как золото. Свет этого золота падал на коричневые волосы, и такая Божественная мощь исходила от образа — трепетала душа: се есть Дом Господа.

В барабане невидимый Престол Творца мира поддерживали шесть небесно-синих архангелов. Трое были в синих же одеждах, ещё один — в сине-зелёных, и только двое — в золотисто-жёлтых и оранжево-рябиновых.

Под барабаном в круглых медальонах благословляли прихожан праотцы и дивная праматерь Ева.

На парусах были написаны евангелисты. И здесь лазурь.

Чудилось: не в храм ты пришёл, а в мир, где видимы светлые силы и где небо живое.

В конхе, в полукруглой раковине алтарной абсиды, Никона изумляла красота Богоматери с младенцем на троне. Светлое золото ликов, тёмное золото нимбов, густой пурпур царственных одежд и опять-таки небесная лазурь. По сторонам от Богородицы стояли коленопреклонённые ангелы, и самому не терпелось пасть ниц, повторяя за Дионисием его лазурную молитву.

Приближался день преставления преподобного Ферапонта, и Никон, храня в душе затеплившийся огонёк воскресшей детской любви, отстранил от себя всякую суету.

Ходил на службы в отведённую для него церковь Богоявления над Святыми воротами со смирением. Ворота, узкие стрельчатые шатры над воротами, державшие небольшие золотые купола двух церквей, были построены всего девятнадцать лет тому назад. Обе эти церкви, Богоявления и Ферапонта, никак не разделялись.

Между стенами, одна из которых занята иконостасом, пространства всего-то сажень. Молились, стоя цепочкою.

Никон иного храма для себя не требовал. Построив братский корпус на двадцать пять келий, он соединил его крыльцом с храмом Богоявления, и храм этот стал его домашней церковью.

В канун праздника Никон пошёл перед обедней в храм Рождества, в лазурь Дионисиевых молений.

Душа откликнулась на бесхитростную благодать «Рек благочестия». На сводах, держащих купол, Дионисий написал сказ об учении святых отцов. Святителя Василия Великого — на южной стене, Григория Богослова — на северной, Иоанна Златоуста — на западной. Под лазурным небом струились лазурные реки. Над каждою рекою трон, на троне с развёрнутой хартией — святитель. Люди черпали из рек воду кубками, чарками, опустившись на колени, припадали губами к живительному, неисчерпаемому потоку.

— Дивуешься? — услышал Никон голос.

У стены на низенькой скамеечке сидел старец.

— Дивуюсь.

— Я пятьдесят лет здесь, а не напился досыта. Вот какая наша Одигитрия! Господи! Изумруды так не светят, как рубашонка на младенце. Строго Заступница глядит, строгие глаза, да рука благословляет! Благословляет наш путь. «О тебе радуется» люблю. Была бы лестница, ушёл бы в эту лазурь, не обернувшись ни разу.

— Мы все туда идём.

— Все ли?.. Горько мне: мало людей видели храм Дионисия. Сподобившийся уходит отсюда просветлённым.

— Не расскажешь ли мне, брат, о жизни преподобного Ферапонта? Полгода здесь, а спросить было не у кого.

Старец улыбнулся.

— Коли спросил — смирился... Отче Ферапонт молится о тебе... Из волоколамских он, из рода Поскочиных. Постригся в Симоновом московском монастыре сорока лет от роду. Постригал его преподобный Фёдор, племянник преподобного Сергия Радонежского. В сии края ушёл отче Ферапонт с преподобным Кириллом.

— Это я знаю. А здесь когда преподобный Ферапонт обосновался?

— Тому назад уж триста семьдесят лет будет... Десять лет здесь прожил. Белозерский край был во владении можайского князя Андрея Дмитриевича, сына Дмитрия Донского. Забрал князь Андрей нашего игумена. Слышал о монастыре на Лужку? На Москве-реке? Отче Ферапонт ставил. У нас храм Рождества Пресвятой Богородицы, и на Лужку храм Рождества. Там и похоронен отец наш.

— Спасибо, старче.

— Ты бы поберёгся, — сказал вдруг монах.

— От кого?

— У тебя один супостат.

— Да кто же?

— Твоё святейшество.

Никон вдарил посохом об пол и пошёл из храма: помешали побыть с Дионисием наедине.

На паперти поклонились ему до земли трое крепких молодцов, глаза смелые, лица властные.

— Тебя ждём, святейший!

Истово было сказано. Никон опёрся на посох, соблаговоляя выслушать странников.

— Мы к тебе, святейший, от казачества. Слово у нас наитайнейшее.

— Моя тайна — Бога молить, — сказал Никон, взглядывая на казаков из-под бровей.

— Смилуйся, господин великий!

Казаки принялись отвешивать поклоны. Никон же краем глаза увидел, что за ним приглядывают не как всегда, а втройне. Мимо пробежал монашек, стрельнув глазами. Объявились двое с мётлами, да не мели, чтобы слышать.

— Приходите в мою келью, — Никон перекрестил казаков и пошёл прочь с бьющимся сердцем: не забыл народ своего патриарха. Казакам вот понадобился.

Казаки явились в келью перед всенощной вдвоём.

— Где же третий ваш товарищ? — спросил Никон.

— Пошёл за казаками.

— Да сколько же вас?

— Не много, святейший. А сколько, мы не считали. Поболе двух сотен — помене четырёх.

Никон испугался. Спросил, сдерживая сердцебиение:

170