Страстотерпцы - Страница 184

184

Афанасия допросили, и поехал правдолюб куда подальше, в Макарьевский монастырь на Унжу. Год погоревал в заточении да помер...

К Никону поскакали государевы люди. Опальный не запирался. Отвечал: «Приходили казаки, чтобы взять меня с собою. Пристава Наумова хотели убить, монастырь сжечь, запасы, казну да пушки на Волгу забрать...» Выставлял себя заступником монастыря: «Я на воровскую прелесть не поддался, во всём казакам отказал и от воровства унял. С клятвою приказывал им принести вины свои великому государю. Не послушались, ушли, пропали неведомо куда».

— Почему же ты не задержал воров? — спрашивали Никона, не веря словам его.

— За монастырь боялся, — отвечал опальный. — Каза ков пришло то ли две сотни, то ли все четыре. Оборониться от них было нечем.

С бывшим патриархом обошлись крутовато: посадили на цепь, заперли в келье.

Тут-то вдруг и пришло царю письмо от константинопольского патриарха Парфения, уже давно смещённого, сведённого в гроб интригами.

Алексей Михайлович читал письмо с ужасом.

«Будь царём совершеннейшим, справедливым! — призывал святейший Парфений. — Тебя зовут милостивым — окажи эту милость требующим. Из них есть один много пренебрегаемый — Никон. Довольно, довольно для него такого изгнания! Молим тебя, возврати его в монастырь, им построенный. Для наказания достаточно одной ссылки, не обременяй его большим, оставляя такого достойного человека в таком великом пренебрежении. Возврати из ссылки крестившего твою благословенную отрасль. Не медли, царь, молю тебя, но как можно скорее дай освобождение Никону, чтоб возвратился в монастырь свой, да радуется вся вселенная, скорбящая о нём».

Письмо пришло 20 февраля, через год, как написано было.

Испугался Алексей Михайлович. Парфений погублен, Никон на цепи, и хоть что один, что другой низвергнуты из святейшества, да царица-то, голубушка Мария Ильинична, последние дни бремя носит. Тишины надобно, светлых молитв, непорочных молитвенников. А тут старое опять наружу.

21-го был последний день масленицы. Прощальный.

Царица была весела, дети здоровы.

«Бог милостив!» — решил государь да и забыл о письме.

Схватки у государыни начались утром на преподобного Прокопия, 27 февраля. Шёл 1669 год. Две шестёрки, третья перевёрнутая.

Алексей Михайлович от того жданного донесения с царицыной половины вспотел, как мышь. Поставил свечи каждому святому, помянутому в сей день в святцах. Преподобному Прокопию Декаполиту, претерпевшему от иконоборца Льва Исаврянина. Преподобному Титу, пресвитеру печерскому. Преподобному Фалалею, который шестьдесят лет был иноком и никогда не прекращал слёз. Преподобным Иакову и Асклипию, сирийским подвижникам. Преподобному Стефану, отдавшему себя подвигу странноприимства. Святым мученикам Иулиану, Евну, Безе, Мекару, пострадавшим в Александрии от императора Декия.

Схватки кончились быстро. Мария Ильинична отдохнула, позвала Алексея Михайловича.

Встретила улыбкой. Личико у голубушки побледнело, а в нём беспомощная, затаённая просьба, но сказала весело:

— Вот ещё ребёночек на Божий свет просится.

Царь поцеловал родную руку, белую, холодную. Мария Ильинична застеснялась холода.

— Всё моё тепло возле ребёночка.

— Милая, ради Господа, ради Богородицы, ангелов Божиих, ради нас, любящих тебя — осиль дело своё и будь здрава!

— Да уж постараюсь, — засмеялась Мария Ильинична и — вдруг сказала: — Ты Федосью Прокопьевну не обижай.

— Господи, о чём, голубушка, думаешь! — всплеснул руками государь. — Никого я не обижаю, коли меня не обижают. О добром думай, лебедь ты моя! Не растрачивай, Бога ради, силы на пустое.

— Ступай! — сказала Мария Ильинична. — К деткам ступай. Ты уж побудь нынче с ними. Приголубь.

— Трудись, голубушка. Мы помолимся о тебе, — отступил государь, мучась, что при всей-то силе не может помочь половине своей. Половине, Господи!

— Икону подай! — прошептала Мария Ильинична.

Алексей Михайлович испуганно глянул на повивалок, на иконы... Поднёс образ Настасьи Узоразрешительницы.

Приложилась, откинулась на подушки. Алексей Михайлович отдал икону подскочившим повивалкам, ушёл, слыша тяжкий, как из-под земли, стон.

Забрав все силы у матери, дитя родилось ночью. Девочка.

— Их высочество слабеет с каждым часом, — доложили царю доктора.

— Высочество? — не понял Алексей Михайлович.

— Государыня-царевна. Новорождённая.

— Что же вы, как лисы, хвостами крутите? — краснея и белея, закричал царь. — За патриархами бегите! За Паисием, за Иоасафом! А коли далеко, скорей священника подавайте.

Успели. Крестили младенца, государыню-царевну, во имя преподобномученицы Евдокии. Появилась вторая Евдокия в семье ненадолго. Невинного жития младенца было два дня.

Похоронили царевну 1 марта, а наутро Мария Ильинична позвала детей благословить последним благословением.

Царица-матушка лежала на высоких подушках, лицом белее белоснежных наволочек, но не было ни в белизне, ни в широко раскрытых, дарующих детям сердце и душу глазах — ни страдания, ни горя.

— С вами Заступница. Ангел Евдокиюшка помолится о вас и обо мне перед Престолом Всевышнего... Наказ мой простёхонек, детушки: любите друг друга, батюшку не огорчайте.

Брови у Марии Ильиничны были черны, как соболи, губы, всегда яркие, побледнев, стали розовыми, ласковыми, складывали, не сказывая, материнское тайное слово.

Прощаясь с Евдокией, с Марфой — красавицами девицами, дрогнула сердцем. Царевны, что монахини, жить им в высоком тереме затворницами, старыми девами, коли не сыщется заморский принц.

184