Страстотерпцы - Страница 200

200

Авраамия посадили на Мстиславском дворе. Узнал народ, куда дели премудрого блаженного, потёк благословения просить. Власти окно забили досками, утыкали гвоздищами и на улицу и внутрь.

На допрос старца пожаловал Лигарид, в сторонке сидел, со своим толмачом.

Спросили Авраамия об Аввакуме: много ли писем было из Пустозерска, кому и куда рассылать велит?

— Я человечищка скудоумный, — отвечал Авраамий Крутицкому митрополиту. — Совсем беспамятный.

Стали с Авраамием о вере говорить. Воспылал в старце глагол, посрамил архиереев и Лигарида, тоже вступившего было в прю. Не ругался, не кричал: Писанием да постановлениями вселенских соборов, кои знал не хуже митрополита газского, забил отступников, будто ангельскими крылами.

Стали спрашивать Авраамия о Федосье Прокопьевне Морозовой — у боярыни старец живал, когда ещё Афанасием прозывался, — опять заголосил о беспамятстве.

Подьячий Тайного приказа заругался:

— Беспамятный! Нам, памятным, разбирать и разбирать, сколько ты наплёл!

Воротились на прежнее, о пустозерском сидельце пытали, о протопопе-расстриге.

— Я отца Аввакума, истинна Христова ученика, — исповедаю, — сказал Авраамий. — Вы все домогаетесь знать, чего ради вопрошаю авву? А сего ради и вопрошаю: хощу от него научитися всякому доброму делу.

Хитря, подьячий стал понуждать Авраамия, чтоб написал челобитную царю о помилованье, руку хотели знать старца.

— Меня Бог помилует! — возразил Авраамий своим терзателям.

Но написал-таки, перепугав владык: «Бедный царь, самодержец отступников. Гнев Божий сниде в державу царствия твоего».

А гнев Божий и впрямь уж посетил Русскую землю: зима стояла жестокая, снег же едва припушил землю. Редко где озимые не побило.

Писулька Авраамия уязвила Алексея Михайловича, да и слова Лигарида тоже были на уме.

Приказал за Башмаковым послать, хоть был он теперь дьяком Посольского приказа. Спросил:

— Дементий Минин, назови человека, кому ехать на Мезень да в Пустозерск, казнить врагов моих. Чтоб ни в чём потачки не было ругателям царского имени.

Дементий Минин засопел, глянул на царя, и царь понял взгляд, шумнул:

— Ты тоже мудрые жалости свои оставь! Коли мне, самодержцу, чего надобно, так надобно.

— В приказе Полтева есть человек, — буркнул Башмаков. — Полуголова Елагин, Иван Кондратьевич...

— А ведь верно! — обрадовался царь. — Елагин в Мезени воеводой был! Всё там знает.

23 февраля, получив в Тайном приказе пятьдесят рублей государева жалованья, отправился Елагин на Мезень исполнять царское повеление.

Промчал по калёным стужею снегам Иван Кондратьевич ураганом. От марта ещё неделя оставалась, когда дохнуло ужасом и смертью на тихую Мезень.

Через час всего по приезде явился московский посланец со своей командой палачей в Окладникову слободу, прямиком в дом Аввакумова семейства.

Многолюдству изумился:

— Сколько вас тут! Как муравьёв.

Не стыдясь детишек, показал на Ивана. Дюжие молодцы схватили главу семейства, бросили на пол, приволокли к ногам Ивана Кондратьевича, воссевшего незвано под образами.

— Перекрестись!

Сложил Иван три перста ради Троицы, выставил слитно два других ради двух ипостасей Исуса Христа.

— Кто этак персты складывает — царю враг, — сказал Елагин. — Повелением великого государя дано мне судить и казнить творящих раскол. Слушай приговор, Иван Аввакумович: за непослушание соборным постановлениям и великому государю-самодержцу, за упрямую дурость — повесить.

Молчанием и тишиной встретили домочадцы дикое своеволие царёва человека.

— И меня повесь! — забился, как в падучей, Фёдор, гремя цепями вериг.

— А как ты крестишься?

— Как дедушка царя, святейший Филарет! — осенил себя пятиперстием.

— Повесить, — сказал Елагин.

Тут и Лука Лаврентьевич подошёл к «Пилату». Перекрестился по-старому, «Верую» прочитал, как отцы и деды читывали.

— Повесить. — «Пилат» даже зевнул, заскучав.

Трое стрельцов-палачей ушли из дому, вернулись скоро:

— Ворота у них высокие, годятся.

— Этого! — указал Елагин на Фёдора.

Схватили, выволокли из избы... На дворе были недолго.

— Висит.

— Этого! — указал Елагин на Луку Лаврентьевича, но тотчас руку поднял. — Погодите. Других спросим.

Поставили перед Елагиным Анастасию Марковну.

— Ну?

Медленно подняла руку, осенила себя правильным, истинным, издревле завещанным крестным знамением.

Был полуголове от царя тайный наказ: Аввакума и семейство его не казнить. Будут упорствовать — в земляные тюрьмы закопать.

— Ежели тебе, дурная баба, надоело в избе с людьми жить, поживёшь с крысами да с кротами, — сказал «Пилат» и воззрился на Прокопия.

Прокопий, оглядываясь на мать, на Ивана, перекрестился по-старому.

— Повесить! — сказал «Пилат».

Парень пал на колени, схватил левой рукою три перста на правой, сложил щепотью. Ткнул в лоб, в живот, в правое плечо, в левое.

— Скажи: Иисус Христос.

— Иисус Христос, — прошептал Прокопий.

— А ты? — Елагин уставил глазищи на Ивана.

Иван уронил голову на грудь, рухнул перед Иваном Кондратьевичем.

— Как крестишься, покажи?!

Перекрестился по-новому.

— А вы?! — заорал на девиц и челядников.

Крестились, плача, но как царём велено.

Обратился Елагин и к Луке Лаврентьевичу, вопрошая взглядом.

— Я Исусу Христу не враг, — сказал юноша. — Я с Фёдором.

200