Страстотерпцы - Страница 203

203

Дьякон Фёдор иначе болел. Воем боль плотскую и душевную гнал из себя.

Весь Пустозерск выл в те ноченьки, слыша Фёдора. Выли бабы и дети, просыпаясь от кровавых снов. Выли собаки, пугаясь за людей. Выли волки, приходя стаями из белой пустыни, тошно им было слушать собачий да человечий вой.

Слушая Фёдора, взвывали ночами сторожа, ребята крепкие.

Русскому человеку иной раз нельзя стерпеть, нельзя не завыть на свою жизнь... Среди просторов-то необъятных, неправдами непотребными умытому перед небом-то русским, святым.

И поднялась с белой земли над воющим Пустозерском белая пурга. Уж так выла — лёд на реках, на озёрах лопался, метала снег с места на место две недели без устали, пока не растеклась потоками на встречных тёплых ветрах, залив землю водами от края и до края, а краёв-то в том бескрайнем месте нет.

Аввакум, воротившись к жизни, раздобыл тетрадочку, чернил, перо, сел правду писать. О царе, о себе, о страстотерпцах-товарищах.

«Огнём, да кнутом, да виселицею хотят веру утвердить! — кричал он на весь белый свет из ямы своей. — Которые-то апостолы научили так? — не знаю. Мой Христос не приказал нашим апостолом так учить, еже бы огнём, да кнутом, да виселицею в веру приводить».

И сам же отвечал на свой, на проклятый временем вопрос: «Да што много говорить? аще бы не были борцы, не бы даны быша венцы... Бог благословит: мучься за сложение перст, не рассуждай много!»

Но возможно ли не рассуждать?

Рассуждали страстотерпцы, так рассуждали — небо зарницами пыхало. И терпели. Не за себя, не за-ради славы, не за корысть какую — за истину отцов.

Если сего понимания — какова цена истины отцов — не осталось и на донышке в русских людях, то и России тоже не осталось. А коли есть что по сусекам-то наскрести, то быть живу и России и нам, детям её. Бог даст — воскреснем.

ПОСЛЕДНЕЕ

Ещё и казнь в Пустозерске не совершилась, получил Алексей Михайлович из Иерусалима от патриарха Досифея грамоту. Святейший извещал великого государя: вскрылись новые мерзкие преступления Паисия Лигарида против Православной Церкви. За все измены, за отступничество, за корысть — анафема ему трикратная, низвержение из архиерейства вечное, вечное отлучение от Святых Тайн Господних.

Не дрогнул Алексей Михайлович, не устыдился хлопотать за ругающегося над православными святынями пастыря. Зело тайно тряс мошною перед валашским воеводой Иоанном Дукой, любимцем Сераля. Прахом пошли дивные даурские соболя. В Истамбуле мера стыда и бесстыдья имела-таки пределы...

Долог был сказ о страстотерпцах, но как не помянуть о самом несчастливом человеке на весь XVII век, о Василии Борисовиче Шереметеве?

27 апреля 1670 года ближний боярин судья Посольского приказа Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин заключил с послами крымского хана Адиль-Гирея мирный договор. Третьей строкой этого клятвенного двустороннего обещания стояло: освободить из плена боярина воеводу Василия Борисовича Шереметева, стольника князя Андрея Ромодановского и других пленников. За Шереметева царь и всея России самодержец обещал заплатить шестьдесят тысяч битых талеров. При девятнадцати-то тысячах годовых «поминков» хану, иначе говоря, дани!

Хан договором остался доволен.

Василия Борисовича помыли в бане, нарядили в дорогое платье, о шестидесяти тысячах помятуя, и покинул он, горемыка, орлиное каменное гнездо на Чуфут-Кале, где погибли десять лет его жизни.

Из Бахчисарая до Перекопа ехал три дня. В Перекопе поменял лошадей, простился с местными властями, нанял нукеров для охраны по степному безлюдью. И — домой! Господи, Господи! Как дорога ты, милая Родина! А уж отнятая изменой — стократно.

Покидал Перекоп, слушая полуденный призыв муэдзина, мчась в алую от маков, звенящую жаворонками степь.

Вдруг всадники из крепости. Ближе, ближе! Как туча с громом. Догнали, окружили, поворотили лошадей. Тут и грянуло! Доставлен в Перекоп фирман падишаха Великой Порты: хан Адиль-Гирей смещён. Новый хан повелел вернуть Шеремет-бана в Жидовский городок, а чтобы не убежал — обуть его в колоду.

Обули, повезли, водрузили на гору, в тот же каменный мешок — на орлов глядеть, парящих над ниточкой белой дороги в теснине, входящей потом в зелёные просторы по зелёным волнам земли, к синему морю, которое за горами чудится, да не видно. Глаза прогляди — не видно.

Далеко ли глаза-то наши видят? Но есть, есть в нас дар иного глядения. Сердцем.

Устремился я сердцем моим к страстотерпцам, и ожили они в крови моей, и живы болью о попранной правде. Скажут, уж такая судьба у защитников истины, у России.

Судьба — она судьба, но от нас многое зависит.

Не тот боголюбец, кто от Бога ждёт. Ну а по силёнкам ли нашим с сатаной ломаться? Кто мы? Пыль времён. Пыль так пыль, но пыль с совестью. А перед совестью чёрный ангел сам пыль.

Совесть равняет человека с Богом. Бог правдой вечен, а правда — оглянитесь на страстотерпцев — уж такой беззащитный птенец, уж такая сирота, горше на белом свете не бывает. Вот и снимите шапки свои перед теми, кто того птенца в руки взял, на грудь себе положил.

ОБ АВТОРЕ

БАХРЕВСКИЙ ВЛАДИСЛАВ АНАТОЛЬЕВИЧ родился в 1936 году, современный русский писатель. Окончил Орехово-Зуевский педагогический институт. Печататься начал с 1959 г., первая книга «Мальчик с Весёлого» вышла в 1960 году. С 1967 г. — член Союза писателей. Большое количество его произведений посвящено детям и юношеству. Много и плодотворно работает в жанре исторического романа. Признание читателей получили романы «Хождение встречь солнцу» (1967) (о Семёне Дежневе), «Тишайший» (1984) (о царе Алексее Михайловиче), «Никон» (1988), «Виктор Васнецов»(1989), «Долгий путь к себе» (1991) (о Богдане Хмельницком) и др. У Бахревского вышло более шестидесяти книг.

203