Страстотерпцы - Страница 46

Прочитал: «Боже! Ты знаешь безумие моё, и грехи мои не сокрыты от тебя».

Открыл книгу в другой раз: «В Твоей руке дни мои: избавь меня от руки врагов моих и от гонителей моих».

В третий раз указал перстом в строку, и было сказано: «И возгорелся огонь в скопище их, пламень попалил нечестивых».

Положил три поклона перед иконами, вышел к келейникам:

— Собирайтесь в дорогу. Помолимся да и поедем.

Куда — не сказал, но все поняли, преисполнились потаённой надежды и ужаса.

С отправлением святейший всё медлил, надевал и снимал шубу и наконец решился — позволил облечь себя в лёгкий песцовый тулуп.

Ехали неспешно, поездом из семи саней. Ночь застала в дороге. Старый тающий месяц не светил, на небе властвовала хвостатая звезда, пророчица великих бед. В селе Чернове остановились, давая отдых себе и лошадям. Никон приказал подать бумагу, перо, чернила. Взглядом выставил всех за дверь. Как написал, так и поехали. Перед заставой вдруг весёлым голосом стал рассказывать о родном Вальдеманове.

— Сегодня день Никиты, а я ведь Никита... В Вальдеманове у нас двенадцать святых ключей. Господи, чего нам не живётся на родине милой?

Никита, однако, миновал, шли первые часы нового дня. Никон сообразил это и сказал:

— Ведь уж, чай, восемнадцатое! — И обрадовался: — Есть и на восемнадцатое кому за нас заступиться. Сегодня Софья Чудотворица. Я, Божьей милостью, — крестный царевны Софьи.

У заставы поезд окликнули:

— Кто едет?

— Власти Саввина монастыря, — лукаво ответил с первых саней патриарший боярский сын.

Пропустили без досмотра, без лишних слов. Поезд направился в Кремль.

Остановились возле большого колокола.

Монахи сбрасывали тулупы, строились парами. Никон окинул взглядом белеющие на белом снегу колокольню Ивана Великого, Архангельский собор, радость души — Благовещенскую церковь, прикрыл глаза перед Грановитой палатой, резко и быстро вышел из саней, трижды поклонился Успенскому собору.

— С Богом!

Монахи подняли крест, пошли.

Заутреню служил ростовский митрополит Иона. Читали вторую кафизму: «Господи, кто обитает в жилище Твоём?»

Распахнулись двери, в клубах морозного пара явился крест и чередою вошли в собор монахи. Стали у патриаршего места. Двери снова распахнулись, и явился народу Никон, в чёрной рясе, огромный, сосредоточенный в молитве. Прихожане не то чтобы шептаться, дышать не смели. Тяжко скрипнул под ногой святейшего порожек патриаршего места.

Поддьяк, хоть и видел краем глаза пришествие, продолжал читать псалом, лепеча и не вникая в смысл слов:

— «Иже не ульсти язы́ком своим и не сотвори искреннему своему зла...»

— Перестань читать! — раздался ясный, сильный голос Никона, и многие вздрогнули, вспомнив этот голос, трепет продрал спины под шубами.

Монахи, пришедшие с Никоном, запели «Исполал эти деспота» и, закончив, уже вместе с прихожанами сотворили молитву «Достойно есть».

— Говори ектенью, — приказал Никон соборному дьякону и пошёл прикладываться к иконам, к мощам. Священство и митрополит Иона, местоблюститель патриарший, стояли, поражённые, не зная, как быть.

Никон вернулся на патриаршее место, возгласил молитву «Владыко многомилостиве» и послал своего монаха к Ионе, звать под патриаршье благословение.

Лицо у Ионы дрогнуло. Водя бровками вверх-вниз, пошёл он, растерянный, покорный, к зовущему и благословился.

За митрополитом, без мешканья, потянулись соборный протопоп, священники, дьякон, поддьякон, причт.

— Ступай к великому государю, — сказал Никон Ионе, — возвести ему о моём приходе.

Иона взял с собою соборного ключаря Иова, и поспешили в терем, в домашнюю дворцовую церковь во имя святой Евдокии, где стаивал заутрени Алексей Михайлович.

Служба в соборе продолжалась, но была она, как эхо, ибо все — служащие, молящиеся, бывшие и пришедшие — думали об одном: что же теперь будет?

Один Никон был спокоен, и видели его спокойствие. Стоял перед иконами Феофана Грека, смотрел на белые сияющие одежды Господа Вседержителя, на золотую руку Его, благословляющую, стоял и ждал.

22

Алексей Михайлович убирал догорающие свечи, ставил новые. 18 декабря — день сильных и страстных: мученика Севастьяна, обличителя язычества, патриарха иерусалимского Модеста, восстановившего разрушенный персами и иудеями храм Гроба Господня, преподобного Севастьяна Пошехонского, молившегося в русском городе Романове, святой Софии Чудотворицы.

Тихо было на душе Алексея Михайловича. Близился праздник Рождества, душа, трудясь, приготовлялась к радости.

Служил заутреню Лукьян Кириллович, голос у него был басовитый, громовитый. Алексей Михайлович любил с ним петь.

Пламя только что зажжённой свечи от нежданного потока воздуха припало, погасло.

Царь недовольно повернулся и увидел Иону и Иова.

— Великий государь, Никон пришёл, — шепотком сказал митрополит.

— Никон? — не понял Алексей Михайлович.

— В соборную церковь пришёл, на патриаршем месте стоит.

— Никон?! — прошептал Алексей Михайлович.

— Послал нас к тебе, объявить о своём приходе.

— Боже ты мой! — Свеча выпала из рук. — Лукьян Кириллович, ты слышишь?

— Слышу, великий государь, — Никон пришёл.

— Бегите, собирайте... Сюда собирайте, в Евдокию, архиереев, бояр... Кто есть близко. — Алексей Михайлович нагнулся поднять свечу, но ничего не видел, пощупал рукою, не нашёл, забыл, чего искал. — Да бегите же вы!