Страстотерпцы - Страница 48

— Довольно, — сказал Алексей Михайлович. — Ишь, какое видение ему подоспело. Да не тот я, что прежде... Самому видения бывают, так молчу... Впрочем, дочитай, Фёдор Михайлович. Дочитай всё до конца, на том и кончим.

Ртищев читал, но голос плыл мимо ушей, злая кровь переполняла государю сердце: «Сколько он дурил меня своими снами».

— «...Мы не корчемствуем слово Божие, но от чистоты яко от Бога пред Богом о Христе глаголем, ни от прелести, ни от нечистоты, ниже лестию сице глаголем, не яко человеком угождающе, но Богу, искушающему сердца наша. Аминь», — закончил Ртищев чтение.

— Аминь, — сказал Алексей Михайлович, радуясь власти, зазвеневшей в его голосе. — Пусть тотчас поднимается и уезжает. Ступайте, объявите ему, а ты, князь Дмитрий Алексеевич, подойди ко мне.

В Успенский собор объявить царскую волю отправился митрополит Павел Крутицкий, с духовенством, с боярами.

Смятение в соборе иссякло, очередное пришествие послов народ встретил шёпотом, хождением.

Павел стал перед Никоном и, не поклонившись, сказал:

— Письмо твоё великому государю донесено. Власти и бояре чтение слушали, а ты, патриарх, ступай из соборной церкви в Воскресенский монастырь тотчас.

Никон перекрестился, пошёл прикладываться к образам, увидел посох Петра-митрополита и взял.

В дверях путь ему загородили бояре.

— Оставь посох!

— Отнимите силой! — грянул на весь собор Никон и прошёл через бояр, как через воздух.

Подойдя к саням, принялся отрясать ноги, возглашая:

— «Иде же аще не приемлют вас, исходя из града того, и прах, прилипший к ногам вашим, отрясите во свидетельство на ня».

Стрелецкий полковник глумливо засмеялся:

— Мы этот прах подметём!

— Да разметёт Господь Бог вас оною божественною метлою, иже является на дни многи! — гневно прорёк Никон, указывая властною рукою в небо, на хвостатую небесную звезду.

Повалился в сани, которые тотчас же и тронулись. Поскакали конные, впереди, позади. С одной стороны патриарших саней скакал князь Дмитрий Алексеевич Долгорукий, с другой — Артамон Сергеевич Матвеев. За Земляным городом поезд остановился. Долгорукий спешился, подошёл к саням.

— Великий государь велел у тебя, святейшего патриарха, благословения и прошения просить.

— Бог его простит, если не от него смута.

— Какая смута? — встревожился Дмитрий Алексеевич.

— Я по вести приезжал, — сказал Никон. — Трогайте, трогайте! Прочь от сего града. Прочь!

23

Похрапывали на сильном морозе лошади. Выцветала ночная тьма, растворялись скопища звёзд, но сияла, вздыбившись, Большая Медведица, а пуще семизвездья — бродячая хвостатая гостья.

Никон, утонув в пушистом тулупе, глядел на комету, и губы его сами собой шептали: «Господи, помилуй!»

В Чернове снова остановились — подремать, дать отдых лошадям, переждать лютость утреннего мороза.

Никону постелили постель. Он лёг, закрыл глаза и, когда уже все подумали, что спит, сказал:

— Сам Бог нас предупреждает: звезду прислал, а мы всё неистовствуем...

И заснул.

Вдруг — скрипы снега, топот, хлопанье дверей.

— Святейший, тебя зовут! — разбудил Никона келейник.

Приехали Павел Крутицкий, чудовский архимандрит Иоаким, Родион Стрешнев, Алмаз Иванов.

— Отдай посох святителя Петра! — потребовал Павел.

— Бедные, сколько вас на посылках у великого государя!

— Мы рады быть на посылках у его царского величества! — ответил Павел.

— Оттого и сидишь в Кремле. Ныне кто не на посылках — изгнанник.

— Нам велено спросить тебя, святейший, — сказал Стрешнев, — по каким это вестям ты в Москву приезжал? Кем зван?

— Приезжал не самовольно, письмо мне было. А посоха я вам не отдам. Отдал бы, да некому. Я оставил патриарший престол на время за многие внешние нападения и по досаде...

— Досаду свою при себе держи, а посох верни подобру! — погрозил Павел.

— А ты кто такой?! — воззрился на него Никон, упёршись кулаками в колени. — Попа Павла знал, а вот митрополита Павла не ведаю. Кто тебя в митрополиты ставил? Вор и еретик Паисий Лигарид? Нет, не ведаю крутицкого митрополита Павла. Посоха тебе, самозванцу, не отдам. И со своими не пришлю на поругание. А кто мне весть прислал, объявлю, когда время придёт. Вот оно письмо!

Достал с груди, показал.

Тут приезжие сели на лавки, начали говорить многие слова, укоряя, умоляя, убеждая. Просидели этак весь день, до полуночи. Изнемог святейший.

— Довольно слов! Вся изба словами набита, того и гляди крышу сорвёт. Посох и письмо сам отошлю великому государю. Смиряюсь, но и сам жду ответного смирения. Знаю, посланы к вселенским патриархам многие гонцы. Царь просит святейших решить дело об отшествии моём. Челом бью! Так и передайте великому государю: Никон челом бьёт! Пусть свет наш Алексей Михайлович отзовёт посланников. Я же обещал и теперь обещаюсь — на патриарший престол не возвращаться. Молю Бога, чтоб даровал избрание нового патриарха на моё место. Обещался и теперь обещаюсь ни в какие патриаршие дела не вступаться. Буду жить в монастыре, выстроенном по указу великого государя. Одного желаю: пусть новопоставленный патриарх надо мной никакой власти не имеет. Считал бы меня братом. Да не оставил бы меня великий государь милостями, чтоб было мне чем пропитаться до смерти. А век мой не долгий! Мне уже близко шестьдесят лет.

Тотчас был снаряжен монах, который повёз царю письмо Зюзина, посох и нижайшую просьбу государю о дозволении бедному Никону помолиться Богородице в её великом храме да видеть государевы очи.