Страстотерпцы - Страница 71

— Стой! — приказал вознице Аввакум. — Стой!

Путаясь в тулупе, стал выпрастываться из саней.

— Не возвращайся! — кричала Анастасия Марковна. — Пути не будет.

Бежала, летела: не дать Аввакуму единого шагу назад ступить.

Заспотыкалась на льдышках, упала бы, но он успел, подхватил. В огромном тулупе, огромный, как медведь. Спрятал на груди жизнь свою, крепость свою, счастье своё. Обвил широченными полами тулупа, утопил в себе, сыскал маленькое драгоценное личико, расцеловал.

— Настасьица, диво моё! Ради Бога, не плачь.

— Не плачу, батька!

— Слёзы-то застывают.

— Ты погрей дыханием.

— Грею, милая! Эх, времени нет!

— Всё, Аввакумушка! Всё! Езжай с Богом.

— Поехал, Марковна.

— Езжай! Встань за Господа, как Николай Угодник вставал!

— Постою, Марковна.

Уходил, отступал.

И снова кинулась птицей. И не дошла единого шага. Остановилась. Опустила руки.

— Прости, батька. Ослабела.

— Марковна! — Аввакум поднял десницу в зенит. — Бог-то с нами, Марковна!

Осенил голубушку крестным знамением. Повалился в сани. Помчались. Только снежный прах да облако лошадиных вздохов. Съела ночь умчавшихся.

15

31 января, на память бессребреников-мучеников Кира и Иоанна, подкрепив себя согласием митрополитов и других архиереев, твёрдым словом Лигарида, царь Алексей Михайлович покончил с сиротством Русской Церкви. В патриархи был наречён добрый пастырь — архимандрит Троицкого Сергиева монастыря Иоасаф.

Патриарх повёл себя так тихо, что никто сначала и не приметил, сколь великая перемена произошла в церковных делах. Может, потому и не приметили, что царь не оставил забот и попечения о священстве. Да и как было взвалить сей груз на благородного Иоасафа? Никон наречения законным не признал, а приедут, не приедут в Москву вселенские патриархи — вилами на воде писано.

От Мелетия ни слуху ни духу. Впрочем, с неделю ни в какие церковные дела Алексей Михайлович не встревал, другим был занят.

Пришла пора с великою надеждой провожать посольство Ордин-Нащокина. Утешив государя, Афанасий Лаврентьевич попросил у нового патриарха благословения и напутствия.

Москва проводила великого посла, наместника щацкого, окольничего с почтением, а 12 февраля его встретил с почётом Смоленск.

День был праздничный, именины царевича Алексея Алексеевича, почитание иконы Иверской Божией Матери, святителя Алексея, митрополита московского и всея России чудотворца.

Отстояв службу, отобедав у воеводы, Афанасий Лаврентьевич, оставшись наконец один, предался наслаждению — думать не о деле, не о происках врагов, а праздно, вольно.

Прибытие в Смоленск — начало великого посольского дела. Первый сей шаг осенён благословением Богородицы, чудной Иверской иконой, а стало быть, и патриаршим благословением, ибо Никон потрудился о прославлении афонской святыни на Русской земле. Не дивно ли, осенён сей первый шаг и благословением святого митрополита Алексия, правителя, да ведь и создателя Московского княжества. Единая русская рать на Куликовом поле загородила Мамаю дорогу не только молитвами, но и государственным прозорливым разумом святителя, драгоценнее же всего: не одни русские, но и татары пришли защитить землю. С таким-то предстоятелем грех не ухватить жар-птицы. Та жар-птица — и вечный мир, и вечный союз. Перед великим братством самодержавной России и Речи Посполитой гордые царства Европы — карлы. Огромная Турция, охотница до чужих земель, будет травку щипать у себя дома.

В голове каруселью пошла вереница имён: Ян Казимир, Любомирский, Брюховецкий, Дорошенко, Одоевский, Ртищев, царь, Никон, бедный Зюзин, Радзивиллы, Гонсевские, Потоцкие, Пацы...

Как можно соединить этих людей, это множество устремлений? Как всю ненависть, накопленную веками, превратить в любовь? Чёрное в белое? Одному Богу такое по силам.

Но разве простит Господь раба, если раб не положит жизнь на служение истине?

Почувствовал: вскипающая кровь распирает жилы, не уберёгся от вечной своей обиды. Сколько можно было сделать для царства великого, доброго — родись он у боярина. И осадил себя. Господи! По тысяче поклонов надо бить еженощно, благодарить Всевышнего — не в курной избе явился на белый свет, у дворянина из Опочки. Мила Опочка, да кочка. Да вот лягушечка-то уж до окольничего доскакала.

Вспомнил отца. Вся горячка кончилась. Лаврентий Денисович — сердечный человек! Так ведь и звался между людьми — «сердешный». Не больно-то счастлив был, нёс убытки от пожара, бури, от нашествий, жестоко обманывали друзья, жестоко разоряли родственники, но остался-таки Лаврентий Денисович радостным и сердечным. Всё говаривал: «Солнце-то нынче взошло, светит, греет! Унывать — грех, хмуриться — стыдно».

Перед книгами благоговел, от жизни ждал до последнего часа великого чуда, но за ежедневные чудеса был благодарнейшим Господу молитвенником.

Службу чтил, служить приказывал делом, вкладывая во всё сердце, ум и науку.

Ради науки приставил к сыну грамотея поляка. Латынь отворила дверь в мир великих, польский язык — в жизнь устроителей жизни.

«Лаврентий Денисович, к твоим ногам положить бы все мои добытые чины! Начинал-то ведь службу с низшего звания. Псковским дворянином стал уж после женитьбы. Василию Колобову приглянулся. В зятья принял. Тут саночки-то и покатились в гору!»

Дворянин Колобов был в родстве с Богданом Миничем Дубровским. Дубровский сидел а судьях Приказа большой казны, свой человек Фёдора Ивановича Шереметева, наитайнейшего, первостепенного боярина царя Михаила Фёдоровича. Увы! На закате величия этих людей был замечен и приставлен к тайнам посольского дела. В Молдавию, к господарю Василию Лупу, поехал в 1643 году, а в 1645-м на престол взошёл Алексей Михайлович. Новый царь — новые люди. Век бы куковать во Пскове, да беда за уши из болота вытянула. Восстание черни. Никто не мог объяснить государю толком, что творится во Пскове. Только он, мелкопоместный дворянин Ордин-Нащокин, явившись пред государевы очи, рассказал о явных и сокровенных причинах псковского самовольства, указал на людей, которые смогут вернуть город без большого боя, без пролития крови. Сорок три года тогда ему было, да никогда не поздно государю служить... Теперь — пятьдесят девять. Есть за что укорить себя, есть что оплакивать.