Страстотерпцы - Страница 8

Местный иерей, почитая великого страдальца, позвал Аввакума в соборе служить. Аввакум же не только отслужил обедню по-старому, крестясь двумя перстами, но и громыхнул проповедью. Власти, насаждающие Никоновы новшества, назвал волками. Напоследок же так молвил:

— Волчат подавить нигде не худо — ибо волками вырастут. Я же обещаю вам сыскать в Москве матерого вожака, череп ему раскроить за пожранное стадо овец словесных.

От таких речей у священника медвежья болезнь случилась.

Власти тоже проводили протопопа из Верхотурья с великим удовольствием.

По зимней дороге успел Аввакум доехать до Устюга Великого. Здесь и пережидал полые воды.

Мог бы и до Тотьмы добраться, но ростепель обманула. По лужам в Устюг приплыли-прикатили в день Сорока Мучеников. Сняли дом на два месяца. Тут и грянули морозы, да такие, что на улице вздохнуть страшно, грудь обжигает.

Великий Устюг потому и великий, что был в старые годы северной столицей. Все поморы, открыватели ледовитых морей и великих рек, или родом устюжане, или снаряжались в путь в Устюге. Что ни дом — купец, мореход, казак-землепроходец.

В Великом Устюге власти к протопопу благоволили, но друга себе нашёл не среди именитых людей. Шёл к заутрене, неся на себе облако морозное, — в одной рубахе, бос, без шапки — юноша. Не калека, не дурачок.

— Юродствуешь? — спросил Аввакум.

— Уродствую.

— Холодно?

— Холодно, батюшка.

— Приходи ко мне домой, помолимся.

— Сам приходи! Спроси Фёдора, всяк укажет, где моя келейка.

Во время службы юродивый забежал в церковь к иконам приложиться. Ноги об пол стучат как деревянные. Молящихся от того стука мороз по спине продирает.

А Фёдор встал под куполом, на орла Иоаннова, названого сына Богородицы, засмотрелся. Руки сами собой поднялись, но до локтей. Не орлиный взмах — шевеленье замерзающей вороны. Тут певчие запели, Фёдор и замер. Руки топорщатся, ноги боль нестерпимая корчит. Палец с пару сойдёт — взвоешь, а тут по колено мёрзлое мясо на окаменелых костях, — он же, милый, как ангел, глядит на Царские врата, на престол и Духа Святого видит.

Служба кончилась. Подошёл юродивый к протопопу благословиться, сказал, в глаза глядя:

— Д сам тебе келию мою покажу. Пойдёшь?

— Пойду.

А с ним, бедным, не то что выходить из храма, подумать о выходе — студёно. Фёдор углядел смятенье, к руке Протопоповой лицом припал.

— Ничего, батька, я привык. Ради дружбы нашей Господь мороз послал.

Жил Фёдор у людей хороших. Изба стояла на заднем дворе, утонув в снегу. Но пол вымыт, на столе хлеб, печь топится, в печи горшок каши.

— Из каких же ты людей будешь? — спросил Аввакум.

— Из богатых, — просто ответил Фёдор. — У моего батюшки в Новгороде амбары и лавки, но родом мы из Мезени.

— Книги у тебя.

— Батюшка денег не жалел на учителей. Я большие торга вёл, да спохватился. Деньгами вечную жизнь не купишь. Наплакался по себе и пообещал Господу уродствовать. Язык смел, да тело не больно храброе. Солгал я Исусу Христу. Батюшка уговорил не ввергать дом в убытки. Какое купцу доверие, если сын блаженный дурак. Но Господь меня быстро приструнил. Плыл я на ладье с Мезени, волны расходились. Не помню как — то ли смыло, то ли ветром сдуло — упал с ладьи. Ноги в снастях запутались, а голова в море. Тут и обещал Господу: коли спасёшь от потопления, буду бос по снегу ходить. Уж какой силой, а видно — Божией — выперхнуло меня обратно на палубу. И уж больше Господнего терпения не испытывал, пошёл странствовать.

Аввакум ткнул пальцем в Следованную Псалтирь — в Никонову заразу:

— От богатства уберёгся, поберегись же, Фёдор, и от книжных прелестей.

— Не ведаю, батюшка! — испугался юродивый. — Чем книга нехороша?

— Тем, что Никоном порчена. В сей Псалтири — ложь великая. Всего два пропуска, а православие погублено. Велел патриарх выпустить статью о двенадцати земных поклонах при чтении великопостной молитвы святого Ефрема Сирина да статью о двуперстном крестном знамении. Не крестись, как святой равноапостольный князь Владимир крестился, не крестись, как творил знамение отец Сергий, святейший Гермоген-мученик. Крестись, как Никон крестится — враг Христов.

Фёдор так и подскочил с лавки, будто зад ему обожгло.

— Бог тебя, батюшка, наградит за спасение души моей.

Схватил книгу и, нимало не размышляя, кинул в печь.

— Зело! — изумился Аввакум.

Благословил Фёдора. Фёдор же поклонился протопопу в ноги и сказал со страхом:

— Тебя в Москве в золотых палатах ждут.

10

Великий государь Алексей Михайлович в ту минуту, прозрённую сердцем юродствующего Фёдора, помянул Аввакума добрым словом.

Умер главный иконописец Оружейной палаты Яков Тихонов Рудаков. Государю то печаль, но ещё большая печаль государю — кого поставить над иконописцами? Хороших людей много. Поставь этого — будет это, поставь иного — будет иное. Кого ни поставь, перемены не избежать.

Послушался бы батьку Аввакума, батьку Неронова — был бы в патриархах Стефан Вонифатьевич, кроткая душа. Так нет, возжелалось Никона, и вместо покоя с миром — поклёп с дрязгой, вместо благословений — проклятья...

— Батька Аввакум сказал бы, кого поставить в Оружейную! — вздохнул Алексей Михайлович.

Царица Мария Ильинична даже напёрсток уронила.

— Зачем вспомянул протопопа? Да и зачем бы ты спрашивал у человека недворцового?

— Затем, что правдив. Богдашка Хитрово ведь хитрово и есть: не лучшего поставит, а для себя удобного. Большой таскун. Дай волю — всё из дворца украдёт.