Страстотерпцы - Страница 138

138

— Всё бы нам чужим умом жить! — пробурчал Дохтуров. — Слава Богу, обходились...

— Зачем же ты поменял в доме бычьи пузыри на слюду, на стекло? Жил бы, как живали пращуры.

— Я вот что тебе скажу, Афанасий Лаврентьевич! — Дохтуров смотрел на боярина с усмешкой. — Сколько ты ни бейся, по-твоему не будет.

— Не хочу, чтоб было по-моему, — Ордин-Нащокин перекрестился. — Хочу, чтоб доброе да умное не обходило нашего царства стороной... Голландия потому и богата, что корабли на море держит. С Индией торг ведёт.

— Корабли?! Где они у нас, корабли?! Не было и не будет. Ты правду, как породистых коров, разводишь. Не приживётся. Возьми хоть ту же красную печать.

— Красную печать?

— Красную! Без которой иноземцам путь в Москву заказан да и во внутренние города тоже.

— Да, для въезда нужна жалованная грамота с красной печатью.

Дохтуров засмеялся:

— Господа евреи люди маленькие, а ведь раньше патриархов и митрополитов обзавелись теми грамотами с той самой червлёной печатью.

— Не понимаю. Почему евреи? Кто им выправил всепроезжую?

— Попросил за свою единокровную братию царский лекарь и получил просимое.

— Видимо, для тех, кто поставляет нужные товары. Чем торгуют евреи?

— Мадьярские вина для двора возят, жемчуг... Сукно из Англии... А Богдану Матвеевичу Хитрово для услады полячек поставляют.

— Ничего такого знать не хочу!

— Государственному человеку от государственной вони нос не годится воротить.

— Не вижу смысла в нашем споре! — заледенел Ордин-Нащокин. — Изволь разослать указы без мешканья. Я ведь могу от всех дел избавить тебя, коли нет охоты честно служить великому государю.

— Ишь! Один он служит!

За Дохтуровым стоял Никита Иванович Одоевский, Милославские, стало быть, царица... Смолчал Афанасий Лаврентьевич. Тут, слава Богу, вернулся подьячий с посольским наказом Желябужскому.

Глядя в ненавистное брюхо, колыхавшееся перед глазами, боярин сделал знак рукою, чтоб все вышли.

Дрожа от омерзения, вчитывался в статьи наказа. Желябужский ездил в Англию в 1662 году. Дело о кораблях было попутное.

Афанасий Лаврентьевич поёжился, 1662-й — трудное время. Совсем было от дел отставили. И всё ради кораблей! По Кардисскому миру корабли надлежало сжечь. Не пожелал он участвовать в заключении такого мира. И тогда его забыли. На целых два года. В шестьдесят втором понадобился, однако, к королю Яну Казимиру послали.

— Мне бы в Ригу ехать! — посокрушался Афанасий Лаврентьевич.

Желябужский в Риге говорил с курляндским герцогом и с канцлером Фелькерзамом о стоимости кораблей, спрашивал, куда ходят за пряностями, за диковинными плодами...

Фелькерзам покупать корабли отсоветовал. Держать в чужих портах на Балтийском море большие суда накладно, не больно углядишь, по каким морям шастают, какие товары возят, убеждал заложить верфь в Архангельске.

Посол больше ни у кого не спрашивал о стоимости кораблей. У него было ещё одно тайное поручение, и оно ему казалось куда более важным. Искал в Риге мастеров, умеющих добывать серебряные руды. У герцога такие рудники были.

Ордин-Нащокин отложил наказ, пригорюнился. Вспомнил свою верфь на Двине. Судов шестьдесят построили, пусть небольших, гребных, но во время войны и солдат на них возили, и грузы... Осаждали города с воды...

Первый большой корабль, плоскодонную громадину, построили для России голштинцы, в Нижнем Новгороде. Из ели строили. «Фредерик» назывался.

Ордин-Нащокин знал нехитрую, недолгую жизнь корабля. В плавание отправилось сто двадцать пять человек во главе с капитаном Кордесом, уроженцем Любека.

Буря побила «Фредерик» о камни близ города Низабата у берегов Дагестана. Никто не потонул, но первое же большое плавание первого корабля, сработанного русскими плотниками, оказалось последним. Блин вышел комом.

— Первый блин комом, — сказал вслух Ордин-Нащокин и улыбнулся, ему пришло на ум, что он, не имея возможности испечь второй блин, настряпал на Двине оладушек. Сгорели, бедные.

— Господи! Приспела ли для русских кораблей широкая масленица? — спросил Афанасий Лаврентьевич Спаса Нерукотворного, кланяясь и крестясь на икону.

Мысль в голове гнездилась упрямая: на Балтике нужно корабли иметь. Европа нагуливает свой жирок на Балтике.

— Ну да ладно. Каспий тоже море, — сказал Ордин-Нащокин, думая о торговле с Персией.

Тридцать лет назад о торговле шёлком возмечтал герцог Шлезвиг-Голштинский. Фридрих. Царь Михаил Фёдорович разрешил построить на Волге десять кораблей, построили один...

Теперь ради шёлковой торговли думали построить большой военный корабль, яхту, два шлюпа, бот. На почин.

Гость Григорий Лусиков явился Ордину-Нащокину как путеводная звезда, как само счастье. Чуть ли не в тот день, когда была закончена работа над статьями Новоторгового устава.

Подданный персидского шаха Лусиков представлял «Армянскую компанию», в которой главой был его отец. Шах пожаловал компанию правом вывозить шёлк-сырец. Вывоз шёл через враждебную Персии Турцию, обогащал султана.

Условия, предложенные Лусиковым, были ахти как заманчивы. Компания просила разрешения торговать шёлком-сырцом в пределах Русского царства и в немецких землях. Гость так говорил:

— Если мы продадим шёлк в Астрахани, то заплатим пошлины по пять копеек с рубля. Если не продадим, цена шёлка определяется в двадцать рублей пуд. Мы получаем пропуск к Москве и отдаём пошлину пять копеек с рубля. Не продан шёлк в Москве, стоимость пуда поднимается до тридцати рублей, а товар идёт в Архангельск. Здесь, если продажа не совершится, пуд шёлка возрастёт до сорока рублей, но компания получает право вывоза в немецкие земли, морем. На обратном пути за немецкие товары будет заплачена установленная обыкновенная пошлина.

138